Юрий Гнездиловых - Захват

В мыслях о дальнейшем крестьянин обогнул озерцо, вышел к заболотной тропе. Вон прячется в кустах Дубовица, слева, по незримой с низов, тянущейся к дебрям дуге речку обступили домки. Прежде, до захвата земель свеями сия деревенька, Телтино была многолюдною, не то, что теперь: только и всего поселян: Обернибес Николаичев, по слухам – литвин, да многолетный старик отставленный от служб Онкудимище, с приемным Юрейкой – пристал на моровое поветрие, да кое-когда встретишь одичалых котов. Отрок, иереев приёмыш промышляет рыбалкою, а поп огородничает. Было, когда ржицы, али даже – на праздник творогу, мяска принесешь на полуживое подворье; почему бы и нет – людям и себе самому, сельщине с коровой и лошадью во нрав, хорошо.

Ветхонький домок Онкудимища, который вот-вот явится у нарвского тракта под вечер похож на вертеп околодорожных разбойников, – сравнил пешеход: стража заповедной земле! – кажется, особенно под вечер с дороги зловещим; разве что какой-нибудь шестник запоздалый, храбрец переночевати зайдет… Как там, за неделю отсутствия: дозрела ли ярь, главная кормилица – рожь?

Что это: да где он, борок? Вырублен, у самого тракта, но таки не исчез, договорилось в мозгу, с тем как мимолетно порыскавший туда и сюда, чуточку встревоженный взгляд выхватил подсказчицу ель. Воноко; сосновый подрост. Рядышком, в полете стрелы. Дале, на таком же примерно, небольшом отстоянии проходит большак, нынече, по-новому: тракт – тянет в направлении Нарвы, к павечерью, то бишь на запад: оному початок у церкви Спас Преображенье, в Песку. Там же перевоз в Неенштат; с милю отстояние дак.

Вершин обращает глаза в сторону поповской избы: «Эво избекренилась! Хх. Валится… Для робких – зловещ; дом как дом: с печью, – промелькнуло в душе. – Надо бы, пока не упал в некоторый день – подпереть. Так же, помаленечку, вниз клонится в Песках, у Невы церковь, заколоченный храм».

Около избы чернолесье: ольхи, вперемежку с окрепшим за лето подростом осин, подле, закрывая окно – купы бузиновых кустов. Далее, нетронутый – бор. Издали посмотришь: домок старца отставного попа чуть ли не по крышу зарос. Это бы еще ничего, – ниже стариковской избы ольхи кое-где – во дворах.

Помётная считай деревенька, брошенная. Ох-хо-хо-хо. Заросли-замуравели приморские веси так, что позади, например той же Телтеницы, рекут, в прошлом (в позапрошлом?) году в речке поселились бобры! Нате вам… Преследуя вепря, староста набрел на плотину и хотел поживиться, но не тут-то и было: якобы, со слов Онкудимища изведал отпор от пасынка – и вслед, по своей черной, завистливой природе, злобствуя подпруду сломал. И бобры, после совершения им этого злодейства ушли, как сходят разоренные люди.

Спрятались от глаз, не видны не только с довоенных времен сущие околь деревеньки, – думал, оказавшись в бору: под чертополохом подчас – одаль – не видать большаков! Даже кое-где зарастают, говорил вездеход Федька вековые пути, торные дороги-те, в прошлом – тракты из Корелии к Нову-городу, но этот большак все еще весьма оживлен: реденько, а все же снуют, аки в старину ездоки, думалось, как вышел на тракт. Всякие; подчас, говорят мимо стариковской избы, слепенький – протащится лирник, видели гурьбу скоморохов… Нищие… Порою, пройдет полчище наемных вояк. Далее Тентулы, на запад, в сторону Копорья и Нарвы (свейские – не часто, на Дудорове): финские избы, кое-где, на песках по сторонам большака есть постоялые дворы. Вон крог, кружало сборщика таможенных пошлин Крига, в коем дозволяется бражничать с утра до утра, званием Червленый Кабак, он же, по-инакову: Красный, там же, при дороге корчма, тот же, понимаем: кабак – новый, говорят на деревне; «Странно!» – шевельнулось в мозгу.

За траториями, к Нарве – кавгалые, сказал бы Оким, дальные поселки у взморья местного ижоры Автоева и горстка иных, чуточку правее, к губе, полуразоренная – Стрельна.

Так же безотрадно и тут, – воображая на миг жалкое попово пристанище подумал крестьянин перейдя через тракт: – Бор кончился; правее пути – крог, закамышелый кустарь, еле различимая – топь. Дале, за Червивым болотом труднопроходимая корба, вставленная в черную грязь; остров небольшой высоты. Темно-голубая стена взросших на особицу елей, починаясь вблизи глохнущего ныне распутья, Росстаней (избушка стоит все еще, пустая, рядком) тянется на южный восток. В сутеми елового леса издавна, по слухам живет, кормится поганками нежить: высохлые (как понимай? снеди – предостаточно)… дивья, леших дополна, кое-где шастают искатели кладов – некие не люди, не звери, одаль, в заболотьях – кикиморы, понятная вещь: прячется, на спячку ведмидь… В южной стороне – подосинники; вестимое, так. С голоду – грибы как грибы.

В пакостное это урочище, глаголет молва были в позапрошлом году трое стариков ижерян, с некою (неведомо) ношею, – припомнил мужик. Хаживали, дескать туды ублаготворяти лесных данием поминок – даров, то есть приносили поклон. Правда ли, оно али вымысел – осталось гадать; двойственная правда итак. Простительно, пожалуй… эге ж; как, – проговорилось в душе, вскользь, – на посиделках не врать? Мелочи; куда поважнее басен: помогло али нет дание поминок, даров!..

Тракт; За большаком клонящееся к западу солнце; Над заболотьем, синеватая – мга. Вершин, обозрев окружение, опускаясь в низок, тропкою, слегка призадумался: идти, не идти? Где ж мета, у которой надысь выбрался, обутым на тракт? Кстати, не мешало бы вызнать что это решил задержаться около, повыше кустарника вон тот человек.

Судя по котомке и посоху в руке – богомолец. В общем ничего подозрительного, кажется нет. Воноко еще пилигрин. Этот, молодой, в камилавке – шапочка такая, носили в раньшие годки поджидает старца, своего сотоварища, который отстал. Точно, – успокоился Вершин, покидая большак; в среднем, получается: два сорокалетних мужчины (двоица, опять двадцать пять!) Ладно уж, терпимо – не двойственность, – явилось на ум. Оба пешехода – паломники, и тот и другой. Редкая весьма, вымирающая ныне порода шестников – калик перехожих, но, однако, поднесь можно повстречать таковых. Чаще, говорили третьёводни, под час посиделок ходят по эстляндскому тракту, нежели в корельской стране.

Корба, за болотом растет, ширится, узрел селянин с тем как, отойдя от обочинных кустов лозняка, тропкою вбирался в низы; «Сосенок – раз, два, и обчелся», – вскользь проговорилось в мозгу; тянется, по кочкам следок; оный кое-где пропадает – и тогда на пути через проходимую хлябь к острову, сухому ведет череда сломленных в минувший четверг, все еще зеленых ветвей.

Сказывали, где-то у леса, рядом или, может в самой корбе, в ельниках недавно исчез некто иноземный купец. Сунулся, по пьяному делу – и прощай. Утонул? Бесы, говорят заманили. Силою… Эге ж: по-людски… Воем, в неимении воинов с мечами, солдат. Или же, купцу померещились в болотине талеры, мешок серебра. Не исключено и такое; почему бы и нет? Жаль, что не проверишь догадку. Помнится, Прокоп утверждал, клятвенно, раздумав креститься (дескать заболела рука), что на острову – за осинником, южнее, где он, врушка видел, на рассвете шишиг, якобы имеется клад. – «Взял бы, пустомеля и выкопал», – мелькнуло вдогон;