Дмитрий Вельяминов - Музей героев

И я точно знал, что огребу дома, но зрелище на Ленинском того стоило.

В те летние вечера мы бы и дальше ходили подглядывать за проститутками, если бы Фил не поделился с Толей своим открытием. А оно дорогого стоило. В нашем квартале, через три дома от нас, располагался техникум, по старому – ПТУ, где обучали рабочим профессиям. Сам технарь был двухэтажным и состоял из двух корпусов. Ничего интересного. Но к нему прилегал здоровенный пустырь, поросший сорняками и огороженный глухим бетонным забором, что делало эту территорию закрытой, если бы не дыра в заборе, в месте, где проходила теплотрасса, через которую мы залезали туда, чтобы посидеть на горячей трубе и выпить в компании ребят и девчонок из соседних домов. Эта территория была отведена ПТУ для того, чтобы заниматься спортом, но, видимо, этого предмета у них больше не было, теперь там бухали только окрестные малолетки, а иногда и местные полубандиты, что, вероятно, отбило у учащихся техникума желание заходить за здание, где располагался пустырь, – во всяком случае мы их там никогда не видели. А на трубах мы сиживали часто. Во-первых, в холодные дни – так было теплее. Во-вторых, там действительно никого не было и можно было делать все что угодно. Поэтому в это ме сто уже с утра стягивались малолетки со всего квартала. Мне было двенадцать, и мне нравилась начинающая рейверша Женя – в желтой кислотной куртке со значками «Prodigy» и в синих гриндерсах, с черными волосами, сережками в брови, носу и ушах и с голосом взрослой женщины. Она всегда приходила со своей чернокожей подружкой Коюмбой. Коюмба была совсем худой и сутулой, постоянно стреляла сигареты и каждый день терпела подъебки. Все парни, что постарше, выпив, называли ее «экзотикой» и предлагали пойти в кусты. Но это было глупо, экзотикой она не была – тоже выросла в этом районе и была рейвершей, как и Женя, гордилась тем, что с нами они тусуются только перед тем, как ехать на Полянку, где нормальные люди отдыхают. Помимо того, что Жене было уже шестнадцать и ей наверняка нравились парни постарше, я еще не особо умел правильно выражать свои симпатии – так что шансов у меня не было. Поэтому я, как и остальные, грел жопу на трубе в ожидании чего-нибудь, что сегодня обязательно произойдет и над чем мы будем смеяться завтра, – и это случалось.

Однажды в жаркий летний день на этих трубах забухал местный отморозок Боря. Он был один, пил с самого утра, и ему было скучно. Вокруг терлись малолетки, он подозвал пухленького Санька и предложил сыграть ему в «камень, ножницы, бумага» на фофаны. Санек был не слишком сообразительный и, видимо, возможность дать фофан подпитому двадцатилетнему быку Боре затмила его разум – он согласился. Мы с Шаманом, Толей и Ваньком окружили их, перешептываясь между собой и делая ставки на то, сколько фофанов осилит Санек. Он проиграл с первого же раза. Боря плотно приложил свою пухлую ладонь к черепной коробке Санька, затем привстал, опираясь на нее, оттянул средний палец и спросил у Сани: «Готов, что ли?» – «Готов», – ответил тот. Боря с оттяжкой вдарил, раздался тихий щелчок, колени Сани подкосились, и он упал, потеряв сознание. Это был сотряс мозгов. На Борю это не произвело никакого впечатления, он только медленно вращал глазами то влево, то вправо – ему было грустно, что у него закончилось пиво.

На этих же трубах мы часто просушивали газету, вымоченную в селитре, которую потом сворачивали в плотные трубочки и поджигали. Это было главным развлечением того лета, все улицы были в дыму. На день рождения Шамана все нажрались и стали пропихивать эти трубочки в стеклянные бутылки из-под водки, закручивать пробку и бросать под ноги друг другу. Бутылки взрывались, летели осколки. В тот вечер за Шаманом пришла его мать и, увидев кучу пьяных, окровавленных, голых по пояс детей, она заплакала. К ней уже приходили из милиции и говорили, что ее сын дергает магнитолы из машин и его разыскивают.

Фил во всем этом не участвовал, ему было семнадцать, и он был выше этого. Один из самых модных парней в районе, с кучей серебряных колец в ушах, он приходил в технарь, чтобы пострелять из отцовского арбалета. Высокий и рассудительный чувак, иногда он ради прикола целился в нас. Так вот, Фил совершил открытие и наполнил нашу жизнь некоторым смыслом. Он вычислил, что в одном из корпусов технаря женский туалет находится на первом этаже, что было нетрудно определить по закрашенному белой краской окну. Фил догадался просунуть в форточку руку и процарапать изнутри небольшую дырочку для обозрения. И вполне естественно, что поначалу любоваться студентками вечернего отделения, решившими справить нужду, мог только он, так как он был далеко не дурак и молчал о своем открытии. Но вскоре, видимо, найдя для себя что-то получше, он указал нам на это место и сказал:

– Только ни звука, пацаны, а то маза накроется. Дрочить будете дома.

И уже тем же вечером, после начала вечерних занятий мы стояли в очереди из четырех человек. Первым был Толя, за ним – я. Когда началась перемена, и девочки поперли в уборную, это моментально отобразилось на Толином лице – оно лучилось счастьем. Мы договорились, что каждый смотрит по две минуты, но Толя затягивал. Когда он надул щеки и рукой изобразил на груди холм, я не выдержал и с силой оттолкнул его плечом. Это было окно в мир взрослых, писающих, надевающих и снимающих трусы женщин. Поскольку это был техникум рабочих специальностей, большинство из них были очень красивы и похожи на проституток с Ленинского. Только тут все было очень близко, и тебе казалось, что ты находишься не снаружи, а внутри – белые стены, плитка были отлично видны, как и унитаз, стоявший у окна. За ним был еще один, скрытый от нас перегородкой. Девчонки ходили в туалет парами и часто переговаривались. Было хорошо видно ту, что у окна, и только ноги той, что за перегородкой. Обломно было, если у окна сидит некрасивая, а за перегородкой – ее симпатичная подруга. Первой, которую я увидел, была блондинка в сиреневой кофточке. Толя не обманул – грудь у нее была большая. Она писала с очень задумчивым видом и одновременно поправляла лямки лифчика, затем встала, вытерлась кусочком бумажки, спустила и только потом начала натягивать трусы с колготками, немного виляя задницей прямо передо мной. В тот вечер мы с Толей очень стремительно шли домой. Я не помню, сколько это длилось, но у каждого из нас появилась фаворитка, ради которой он приходил туда почти каждый вечер. У меня была красавица-брюнетка. Она одевалась во все черное и всегда приходила одна. Благодаря ей я впервые увидел женские гениталии – конечно же, мельком и только фрагмент, но с тех пор я считал себя везунчиком. Если кто-то утверждал, что видел более красивую девушку, я готов был плюнуть ему в рожу. Если Ванек говорил: