Виктор Брусницин - Недра. Повесть

– Он так мнителен, эмоционален. Такой трусишка, такой неприкаянный, ах как ему не по себе.

Ее самозабвенная любовь оделяла ревностью и коробила. Как можно – коль скоро отец так слаб, не мужествен, его и любить совершенно наперекор правил. Любят исключительно сильных, людей способных на свершения. Отец никак сюда не умещался. Нет-нет, это нелогично. Тождественно он огорчался относительно того, что закадычный друг Вадик Несмеянов влюбился в толстую и несуразную, еще и язвительную Юльку Серебрянникову. С ее-то фигурой! Женщина как предмет страсти возможна не иначе с пропорциональным контурами тела и правильными очертаниями лица… Категорический идеализм был попран классе в девятом, когда ханурик Сережка Спирин начистил нюню амбалистому Ляпустину. Игорь призадумался, может, и ему стоит не бояться вечного сатрапа Сапегу? И вообще, мир, товарищи-граждане, не говоря уж господа, ой как несовершенен. Это явилось чем-то подле открытия. Однако смущал взор в зеркало – ах как удобно считать себя ущербным, какая прекрасная оборотная сторона идеализма.

Словом, Игорек был тоже не от мира сего – вот отчего заарканил его Егор – мамочка воспитывала комнатным лютиком. Самоотверженная, преданная, предательство мужа она не сумела согласовать с личностными реалиями и отнесла случившееся на слом ценностей. Согласно чему охраняла сыночка – что удивительно, довольно успешно – от варварского социального цунами.

Коротко произнести, на следующий день Марина на пляж не пришла, и Игорь почувствовал себя неуютно. Появлялось веление пойти извиниться, но было неизвестно как. Все-таки тронулся, он знал магазин, где она работала, Марина ему неожиданно обрадовалась. Сперва у Игоря отлегло, но следом приперлись сомнения известного рода: де, не измерила ли девушка парня, и не садит ли он, таким образом, себя на привязь.

Скажем так, отрезок времени работы на поверхности сопровождался процессами. И Егор вносил ощутимую долю. Но внезапно исчез. Однажды его встретили в городе, шел с маленькой, удивительно невзрачной и явно пожившей женщиной. На радостное приветствие ребят кивнул более чем сухо. Вскоре застали в пивбаре, он стоял безобразно пьяный с двумя мужиками непотребного вида, вычурно и пискливо матерился. Выйдя из заведения, наши герои уныло и твердо молчали.

А далее их перевели в лаву.

Ну да, шахта ассоциирует в первую голову с трудным и опасным делом. Все верно. Однако есть и нечто не всегда осознаваемое. Преодоление, мрак и таинство чрев, даже обремененность бог знает какими богатствами невольно вплетаются в это имя. На самом деле все заурядно – фабрика.

Ребятам повезло, и напротив. Фарт, оттого что в одной из лав любезно накрылся комплекс (современное оборудование для непосредственной добычи угля и крепления очистного забоя), его демонтировали, временно применяли старый метод отработки с так называемой индивидуальной крепью. Это требовало увеличенное число рабочих. Противное – труд по старинке весьма тяжел.

Не станем описывать производство, всяк имеет приблизительное представление. Ну… так… самую малость пощупаем… – В первую же смену Игорь сподобился послушать тишину.

В шахте случаются мгновения – отключается электричество. Встают, понятно, механизмы. Тьма. Однако работать можно какое-либо: известно, на касках светильники… Но. Не единожды парень обращал внимание – словно по команде всякая деятельность стихает. И это не повод, конечно, передохнуть, зависимость от выработки железная. Повод – послушать абсолютную тишину (абсолютную, подчеркнем, ибо и ветра нет, вентиляторы вырубаются – между прочим, даже крысы замирают). Все садятся, стараются не шелохнуться, разумеется, молчат. Неизменно выключают светики. Глаза не смыкают, пялятся в кромешную мглу. Трудно где еще можно представить подобную химию… Ей богу, слышно сердце. Чувство под названием Ноль, Ничто. Эти чумазые, прокаленные работой и жизнью люди как один слушают Бездну, употребляют ошеломляющий пафос Вечности.

А внезапный, скаредный и вместе отчетливый – коварный – треск, шорох, нутряной звук, что внезапно пробежится и пропечет существо? Труженики разгибаются, замирают, вслушиваются, за этим может стоять грозное.

Разговоры в редких передышках монотонной конвейерной работы. Когда чуют, что где-то неполадка не минутная – обычно передается известие зычным, но съеденным криком – собьются, кто поблизости, у комбайна (остальные растянуты по лаве: крепят, либо на зачистке и других операциях), садятся на почву, выбрав, где посуше.

– Колюня! А шо у тебя жена какая-то задумчивая последнее время?

– Нормальная.

– Вот бдю, Мыкола, она кажин день в платье новом.

– Ну и в новом, кому беда.

Подключается иной:

– Ты что, Ревенко, не в теме? У Николая сосед новый, Репринцев, из бригады Костюка.

– А-а, тот шо большой любитель женского континхенту и шо робит в предыдущую смену!? Получается, Коль, ты на работу, ён домой.

– Выходит, так, – соглашается Коля.

– Хм. А как, интересно, они конспирасию держат? Бо ты захворал и дома – а тут ён. Не спрашивал?

– Чего спрашивать, когда сам надоумил. Она игрушку на окно ставит… Между прочим, с твоей бабой технику безопасности освоили.

– Ох-хо-хо!

– Гы-гы-гы! Хот же, итишкин котяра!..

Рожи черные, зубы белые, глаза веселые. Люди разнохарактерные, красочные – спаянные делом и истинно гордым когда-то, да и теперь звучным именем. Тимофей, детина с солидным животом, мешком подбородка и короткими руками, отчего-то воссоздающий Будду, страшенный любитель цветастых рубашек:

– Этта по ящику давали. Малышева трёкат, будто в сое битамин… Фуфель! У нас в деревне мущщина бобы грыз, что семечки. Гигнулся от рака.

Толь Митрич, надо полагать, Анатолий Дмитриевич, молодой стройный мужик с удивительной работоспособностью – руки елозливые, глаза липкие, что у мартовского кота:

– А Познер! Америка, мол, улыбается насквозь. Только под Америкой Афган всю Рассею-маму наркотиком засорил. Фальшивочка!

Спор… Появится изредка в лаве замначальника участка, он же диспетчер – на нем даже роба смотрится странно – человек рыжий, мягкий, такие здесь не в почете, ибо народ суровый, прыткий на еру, вяло поинтересуется:

– Что план? Не забывайте, в прошлую смену недобрали, премиешка шатается.

– А какого хера ты перенес остаток с прошлой недели!

– Ну… поспорь со Смирницким.

– Шел бы ты, Васенин, на гору. Без тебя сильно пристойно.

– Вы тут не очень-то. Рублем поправим запросто.

– Вали, Васенин, обушок руку калит.

Случается и верхнее начальство. Оно шахтеров любит и ценит. На разнарядке раз директор появился. Крепко пожал заскорузлую ладонь пожившему, морщинистому комбайнеру: