Наталия Рай - Иновидцы

Все как-то притихли.

– Ребятки, – сказал – а ведь надо Гале позвонить, предупредить, что мы будем в девять.

– Давайте, может, сначала я сговорюсь с шефом?

Славик договорился.

– Звони, Паш, Гале.

Галя если и удивилась, то ничем этого не высказала. И на поездку согласилась, обрадовалась – сразу за двоих. Но предложила сообразить, какую еду брать.

– Галь, ты не волнуйся, возьмём, что у кого есть. За тобой, главное, квас, да побольше. На шесть человек на весь день. Пекло пока никто не отменял. А всё остальное обеспечим сами. Завтра жди.

***

Добрались они на место отдыха как нельзя лучше. А на их месте уже расположились двое. Славик и Паша переглянулись, молча решая, что делать и как быть. Присоединить их к компании или вежливо попросить с насиженного друзьями места? Но, с другой стороны, случайностей ведь не существует. Значит, поговорим.

– Ребятки, – без Павла и вода не освятится: он уже успел вступить в контакт с неожиданными «захватчиками»! – это завсегда было наше место, так что нам хотелось бы, чтобы вы нас приняли к костру. Вместе нам будет веселее.

– Мы не против. – Двое просто растерялись от неожиданного поворота, потому что в подобном случае их было положено изгнать. И вновь прибывшие сделали бы это без труда, если принять во внимание резкое неравенство сил.

– Поехали знакомиться.

– Я – Саша, это – Лена. – Парень потихоньку переводил дух, потому что приехавшие оказались на удивление миролюбивы. Паша представил своих попутчиков, пока не дошёл до себя.

– А я – тёзка апостола Павел.

– Весёлые вы апостолы! – впервые заговорила Лена.

– А как же! Нос повесить может каждый, но смеяться, когда плохо, может далеко не каждый! – представить Павла в состоянии печали, повесившим нос, представить было труднее, чем летящего человека. – А мы смеёмся, даже когда плохо. Но сейчас нам хорошо, а потому смеяться будем все и дружно.

Смеялись и правда дружно. Всё делали дружно: вытаскивали припасы, опустошали сумки, разводили костёр, отыскивали брёвна, которые должны были стать скамейками, чтобы все смогли сесть в круг, готовили стол. Даже Денис радостно агукал, наблюдая весёлую суматоху, какой ему ещё ни разу, надо думать, не приходилось видеть. Маша самой себе удивлялась: никогда за собой никакого авантюризма не замечала, с людьми всегда сходилась трудно, а среди этих людей, о чьём существовании ещё вчера не подозревала, ей лучше, чем среди родных.

Впрочем, при сложившихся обстоятельствах ей ещё долго будет среди родных людей хуже, чем где бы то ни было. Она, придя к родным со своей бедой – а разве если тебя бросил любимый, это не беда? – под завязку наслушалась таких неожиданных комментариев… Скорей всего, она могла теперь считать, что родни у неё больше нет. Семья была строгих, старинных нравов, никогда, на сколько поколений род себя не помнил, такого не было, чтоб без замужества – в матери… Даже мужчины никогда не изменяли жёнам и, тем более, на стороне детей не заводили. Крепко, устойчиво, честно жили. Но Маша, она ведь даже не посоветовалась ни с кем.

И теперь, имея законную комнату в огромном родительском доме, Маша некоторое время снимала квартирку на окраине города и считала, что в отчий дом не вернётся никогда. Все связи с родными были прерваны с обеих сторон. Мать, правда, прибегала. Может, и тайком от отца, но вряд ли: представить, что мать научилась врать и ловчить, Маше было крайне трудно. Вряд ли, не спросясь у мужа, могла бы она обеспечивать Машу в таком объёме не только разнообразными продуктами, даже деликатесами для ребёнка: деньги в доме всегда были общие.

Слава Богу ещё, что Маше на работе дали, после рождения Дениса, комнату в коммуналке – большую и светлую. И с одной только соседкой, Анной Григорьевной, сразу же Машу принявшей по-доброму. Анна Григорьевна давным-давно, десятки лет назад, осталась одна и потом уже не стала заводить новую семью. Так что нянчила она Дениса с упоением, разными способами убеждая Машу, пока, впрочем, безуспешно, что всё, что ни делается – к лучшему. С таким чудесным малышом не пропадёшь! Да ведь и самой Маше двадцать с таким маленьким крючочком, что он и значения не имеет.

А теперь ещё каким-то странным вывертом судьбы в её жизни появились эти люди (а особенно – Слава) и возникла надежда, что Павел не пошутил. Машу с момента разлуки с несостоявшимся папой ужасала сама мысль о том, что через несколько лет ей придётся отвечать и ребёнку, и, многим чужим, официальным, по крайней мере, людям на вопрос, где отец Дениса. А что можно на это ответить? Но Славик столь заинтересованно проявлял свои симпатии, вполне, кажется, искренние, к Машиному сыну… Да и сама Маша ему, похоже, действительно понравилась. Во всяком случае, он держал себя о ней так, – одновременно с большой сердечной теплотой и с естественным уважением, – словно знает её не меньше ста лет. Вот и сейчас, вытянувшись во все свои сто восемьдесят семь сантиметров на траве, с закрытыми глазами, что-то нейтральное у Маши спрашивал, что-то столь же нейтральное сам рассказывал, но стоило ей отвести от него взгляд, чтобы посмотреть, кто так заливисто и заразительно хохочет у костра, как он тут жё открыл глаза.

– Денис, кажется, уснул, пойдем к ним, – попросила Маша.

– А без них, со мной только, тебе скучно? – Ответ Славу вроде бы и не очень интересовал.

– Нет, не скучно. А просто мне не верится, что у меня внезапно появилось сразу столько друзей. Так и хочется их руками потрогать – не тени ли это…

– Начинай, в таком случае, с меня… – Это, конечно, была шутка, но очень уж неудачная. Маша покраснела.

– Боишься, что я тебя не так пойму? А ты не бойся, – Славик старался шутить, но шутка потому и оказалась неудачной, что начиналась вовсе не шутливо, а абсолютно серьёзно. Но Славик тоже стеснялся и сомневался в собственной привлекательности.

– Я уже мало чего в этой жизни боюсь.

– Даже умереть – не боишься?

– По отношению к себе – нет. Сына жаль. Я уже знаю, что он никому, кроме меня, не нужен.

– Придётся тебе долго-долго, значит, жить.

– А это в руках Божьих. Можно срок своей жизни не рассчитывать. Всё равно ошибка гарантирована.

– Да, ты права. У меня, на прошлой работе, был один… долгожитель. Как подкатило ему под шестьдесят, что с ним стало: по часам себя кормит, гулять выводит, спать строго в одиннадцать вечера укладывает… До ста захотел дожить, уж коли пенсия даёт право предаться полноценному и заслуженному отдыху. А тут – раз и зима. Поскользнулся на льду, о решётку возле дерева приложился височком и привет с того света. А не лелеял бы себя так старательно, глядишь, и пожил бы.

– Ты как-то ты странно это говоришь?.. – Хотелось ей сказать «зло», но она выбрала другое слово.