Наталия Рай - Иновидцы

Как они счастливы были, деды. Они были искренне уверены, что за светлое и прекрасное будущее дерутся. С противниками этого будущего. Хоть ясно было, от кого можно ждать подлости. Случались, конечно, и предательства, но ведь, были уверены деды, это именно случайности. А ты можешь, самое большее, услышать в ответ на любой свой вопрос вежливое «зайдите завтра», что, как и век назад, означает «не суйся со свиным рылом в калачный ряд». Предки хоть знали, за что их казнят, когда сами попадали во враги. Ты же, обращаясь к кому-то, кого чуть ли братом по духу своим считаешь, как-то машинально ждёшь поддержки. А вместо вразумительного ответа слышишь – то, что слышишь. И чувствуешь себя полным идиотом или изгоем. Зарекаешься больше никогда в жизни ни во что не соваться, но через неделю снова не выдерживаешь и всё, естественно, заканчивается с тем же, конечно, результатом.

Стараясь отвлечься от сегодняшнего состояния, он пытался вспомнить всю свою жизнь. Может быть, он отыщет такой день, который сгубил его веру в чистоту и правду?

…Кажется, сегодня вечер «весёлых» воспоминаний. О, например, надеждах, да нет – железной уверенности, с которой он ушёл работать в издательство. Уповал, наивный романтик, что уж где-где, но там, рядом с журналистами, поборниками правды, добра и честности, невозможно ничто подобное, и что весь остальной мир, где всё всеми продаётся-покупается, остался позади.

Пиво пьют все. Водку – почти все. Именно под Сашину водочку Саша-корр объяснил тёзке многое, очень многое, поскольку водку пил довольно активно, а она, в определенный момент, очень умело развязывает языки. Корр же выпитое честно отрабатывал, причём с явным удовольствием от собственного всезнайства. Саша, очевидно, сидел тогда с раскрытым ртом. Для него полной неожиданностью были рассказы о том, как добывается у газетчиков право напечатать материал. Хвалебный – пожалуйста. А вот критический, бичующий, как говорится, недостатки, или обнародующий нечто тайное…

Слушая тёзку-журналиста, Саша тогда даже восхитился боями, разгорающимися на каждой так называемой летучке, то есть рабочем совещании о планах ближайших номеров. А уж на планерке, где в роли бойцов выступают зав-отделами, вырывающие друг у друга первые места по выполнению газетных норм и качеству, то есть количеству выполнения этих норм: от места и размера зависел не только размер премий, но даже и гонораров. Коррида утрётся!

Но что его тогда особенно восхитило, так это то, что должность корра, оказывается, весьма доходна. Имелась в виду вовсе не высокая зарплата опытного и способного журналиста. Воистину похвалы достойна была описанная Сашей-корром простота и виртуозность обработки будущих героев. Являешься ангелом небесным на любое предприятие и начинаешь со страдальческим видом анализировать недостатки – а у кого их нет? – всем своим скорбным поведением показывая, что не обличить подобные беспорядки – выше сил твоих. В общем, предварительно тратится час времени, чтоб выяснить детали – за бутылочкой пива с вышедшими со смены работягами, – за молчание о которых кое-кто из начальников готов душу продать и… Душа его тебе ни к чему, её на хлеб не намажешь, но на кое-что другое ты соглашаешься, да и то единственно из человеческого милосердия и всё разумеющего понимания, что не ошибается только тот, кто ничего не делает. (Стоит ли добавлять, что и тот, кто владеет своим делом в совершенстве?)

Саша-корр, между прочим, почерпнул это весьма полезное и выгодное знание не у кого иного, как у звезды журналистики, чьими статьями зачитывалась вся страна. Причём на попытки Саши возразить, на яростные вопли, что это просто клевета, корр легко и с ярчайшими фактами в руках в один миг доказал, что говорит чистейшую правду. Теперь Саша ещё шире ухмыльнулся, вспомнив, с каким почтением и сам прежде склонял при встречах с журналистами голову: прямо как подданный при виде короля. А мог бы собственную шею и не утруждать…

Боже, всё просто, как лом! Саше-корру ужасно нравилось то внимание, с каким его слушали, и, вознаграждая за него своего неповторимого и очень внимательного, прямо глаз с корра не сводившего, слушателя, он вдался в такие подробности, что у бедного тёзки сердце похолодело.

Потому, собственно, последней каплей стал рассказ, которым Саша-корр, вне сомнения, искренне хотел развеселить, насмешить – описаниями лютой драки, неизменно разгоравшейся возле распределения разных дефицитов, которые, по действительно смешным ценам, привозили прямо в редакцию все те, кого похвалили или кого не отругали перед всем честным миром. И как каждый раз после этого все сотрудники разлетались в максимально дальние командировки, укрепляя связь с действительностью. А вернувшись, отгуляв праздники и отболев после этого широчайшего гуляния, писали очень моральные материалы, так и звавшие к чистоте, благородству и порядочности всех, кто не имеет к СМИ совершенно никакого отношения. Что вовсе не мешало этим моралистам превращать очередную летучку в очередное варфоломеевское утро.

Выхода не было. Или он его не видел. Да и искать больше не хотел. Не верил он больше ни в какие выходы.

Похоже было, что и на том свете, если только он вообще есть, все продаётся и покупается, так зачем менять шило на мыло? И то, и это одинаково несъедобно.

Вот только что делать ему со своими способностями, которые он поначалу трактовал, как очень сильную интуицию, которая, как известно, базируется на интеллекте, склонном к аналитике.

***

Да и у Славика было что добавить существенного к этому печальному монологу.

…Этот мир так основательно стар, что каждому только кажется: вот моя история – первая такая! Впрочем, Славик был ещё слишком мал, чтоб думать так сложно. Славику было от роду пять лет, но случилась авария и остались двое детей сиротами. Брату тогда было всего семнадцать и одна Вячеславу осталась дорога: детдом. А потом – интернат.

Как все детдомовцы, Славик «домашняков» ненавидел: завидовал им люто. У них хоть кто-то был. Потому что своего брата он потерял (или его потерял брат) и Славик остался в этом мире в полном одиночестве.

Он решил твёрдо: вырастет и сразу женится. И только на «домашнячке», чтобы родни было много и всякой, и детей у них будет куча большая-пребольшая. Во-первых, у каждого непременно должны быть братья и сёстры, а во-вторых, тогда жена, если они не сойдутся характерами, его не бросит, но до такого он додумался лишь лет в десять.

Сжав зубы, он стерпел всё: и постоянную вокруг толпу, и учёбу, и работу, и наказания, и ранние вставания и всё остальное, что было в его детской, трудной жизни. Ему всегда было несладко, ведь он был слабее многих и только классе в седьмом вдруг набрал и роста, и силы. И тогда, наконец, смог не просто отвергать все попытки его согнуть и подчинить, но верховодить и теперь сам подбирал друзей.