Наталия Рай - Иновидцы

Но пробыл недолго. Потому что пришло, всё от того же однокашника Степана, письмо, век бы его не получать. Писал Стёпа коротко, в три предложения уложился, причём первое и последнее были поздороваться и попрощаться. Жена твоя, суть и была в единственной фразе письма, – партнёров меняет слишком часто, и коли не хочешь чужих детей кормить, приезжай и наведи порядок, и желательно побыстрее.

Приеду, думал Славик, тебе, Степан, живым не быть, коли соврал. Но уже сердце оборвалось и билось где-то в животе, в груди стыла пустота: интернатское братство сродни воинскому и здесь в таком важном не соврут. Он показал это письмо своему бригадиру и уволился в один день, пообещав вернуться, если письмо ложное. Ведь это, конечно же, не может быть правдой. Всё – от зависти. Он вылетел назавтра первым же рейсом.

У него был свой ключ. И Славик вошёл, как и планировал – очень тихо, почти беззвучно: без телеграммы, даже без звонка в дверь. И, думалось ему, найду её, подойду неслышно и после испуга увижу радость в глазах, увижу улыбку, ну а потом, со Степаном поговорю. Чтоб впредь неповадно было…

А увидел, открыв дверь в комнату: две головы на подушке, и чужая голая спина. Где же, где же, Господи, дом мой?

Разводили их в несколько приёмов, всё пытаясь примирить, склеить вдребезги разбитый семейный горшок – всё же двое детей, хотя второй родился настолько не в срок, что просто физически быть ребёнком Славика не мог. Но по закону женщина, состоящая в браке, рожает ребёнка от того и только от того, с кем в браке состоит. Однако, поскольку Славик не пытался отцовство своё отрицать, поскольку имущественных претензий у него, инициатора развода, не было, их всё же развели. Тем более, что Славик дня не жил дома после возвращения.

Он не только скандала не устроил ни жене, ни её сопостельнику, но даже слова не сказал. Просто дождался, чтобы оба его увидели, а после молча повернулся и ушёл, как стоял. Ушёл к тому самому Стёпе, который прислал письмо.

А полные карманы ставшими совершенно не нужными денег он потратит совершенно иначе, чем собирался.

В общем, как припали вдвоём к бутылке, неделю оторваться не могли. Они бы и больше не отрывались, да со Славиком стало внезапно так плохо, что он был на грани потери сознания, не теряя его, однако, столь долго, что пришлось вызывать «Скорую». Которая, конечно, отвезла его в вытрезвитель. Но Славик, и протрезвев, не выходил из своего почти обморочного состояния. Его из вытрезвителя переправили в психиатричку. А там догадались сделать рентген и обнаружили, что у Славика – туберкулёз в открытой форме. Вернулся в лучшем виде! Подарки судьбы были один другого щедрее.

Славик почти год был на государственном обеспечении: сначала месяцев восемь – больница, потом – санаторное лечение. Правда, больничный ему не оплатили, поскольку он на момент поступления в больницу нигде не числился работающим. Но разве год не работать и при этом не иметь совершенно никаких забот о хлебе насущном – плохо? Вернувшись из санатория, Славка первым делом перепрописался к Степану, что стоило ему долгих хождений и объяснений, причём и не ему одному. Потом он вынужден был устроиться на работу. Так что бывшая жена оснований предъявлять претензии не имела никаких. Алименты, конечно, платить Славик не отказывался, но поскольку он работал за самую минимальную зарплату, какую только можно было найти, то и суммы на детей поступали такие, что не только на месяц – на неделю их не хватало. Но жена-то не инвалид, и сама пусть работает. Или замуж выйдет за того, который ей второго ребёнка подарил.

А тут, как стоящий на учете туберкулёзный, Славик получил отдельную, однокомнатную, только свою квартиру. Узнав об этом, жена мириться прибегала: давай обратно жениться, сменяем твою одну, мою одну и будет – трёхкомнатная, но Славик выслушать её – выслушал, но вместо ответа предложил сходить на пиво. Пиво, это дело, а меняться – чушь собачья. Ему и так хорошо. Бывшая поняла, что тут где сядешь, там и слезешь.

Всё бы хорошо, да только если бы обнаружились две вещи: руки стали дрожать ужасно и с бабами пришлось завязать. Уже дважды опозорился – хватит. Стёпа легко его убедил, что это не он виноват, это бабы такие непутёвые попались, а Славик и согласился. Хотя в душе точно знал: это он не смог. Что ж, завяжем.

Но не это, однако, заставило его остановиться. Даже и Степан, тоже всё понявший, стал пространно разглагольствовать на данную тему. Ему же и тридцати полных нет, и чтоб – так?!? Ну нет, я ещё начну всё сначала. А такой, кому я буду нужен? Однако, это была только половина проблемы. Вторая была – похуже. Славик выяснил абсолютно точно, что с женщинами образованными ему таких контактов, которые бы потом перетекли плавно в семейные отношения, завязать не удастся. Точнее, именно перевести их в семейные – не удастся. Потому что он недавно встретил свою бывшую одноклассницу, обрадовался ей, она – ему. Встретились потом снова, он зашёл к ней в гости, посмотрел на её уютный дом, познакомился с семьей, а потом они сели поговорить. Дочка спала, муж деликатно удалился, а они сидели и вспоминали. Пока – вспоминали, всё было хорошо. Зато потом, когда она перешли на разговор об их теперешней жизни и он узнал, что она закончила институт и работает инженером, ему стало худо. Ещё до того, как она сказала про диплом института, он понял, что она его давно и очень мощно обогнала – на годы. Она называла такие имена, которых он никогда и не слышал. Говорила л таких вещах, о которых он и понятия не имел, озвучивала такие мысли, которых он ни принять, ни оспорить не мог, потому что… не понимал. Слышал слова, смысла которых не мог понять…

То, что она через какое-то время заметила это и стала за собой следить, даже более того, не просто вернулась к интернатским воспоминаниям, но и перешла на просторечно-разговорный язык, было ещё хуже. Так хоть можно было сидеть с умной мордой и кивать глубокомысленно, а это же – ужас, потому что всё понимать, знать, что собеседник тоже всё понимает, но делать вид, что ни ты ничего не знаешь, и ни собеседник, а что всё в порядке…

Из своего же морально-образовательного уровня жена, повторяющая первую, ему была не нужна. Потому что любой накормленной и одетой бабе, у которой так же сыты и одеты отпрыски и муж, дурь в голову шибает. Эта себе не найдёт вечного удовольствия и вечной желанной радости в работе, потому что работа эта – физическая и не так уж часто будит желание ею заниматься. Работаешь, чтобы есть, ешь – чтобы работать. А в промежутках между этими двумя занятиями ищешь третье, да чтобы подушещипательнее, позанимательнее, позабористее было. Мужику легче – всегда можно напиться. Бабу же всегда, в конечном итоге, тянет к другому мужику.