Наталия Рай - Иновидцы

***

Но Галину Васильевну не зря называли глупой. Бытует такая поговорка в просторечьи: «дуракам закон не писан…» Так она, словно именно по этой поговорке, и поступила: отвезла Юрия Петровича в психушку, да не поленилась с лечащим врачом-наркологом поговорить по душам, да при этом умудрилась договориться (ведь – не за так же, а?), чтоб её бесценному Юрочке – и палату поменьше, и лечение в соответствии с его индивидуальными особенностями… Можно подумать, что они у него есть на сегодняшний день! Галина Васильевна носилась по городу в состоянии, когда, как говорится, «язык шарфиком», то за апельсинами, то за творожком, а то и за лекарством каким-то дефицитным… И можете быть уверены – всё находила!

А ко дню выписки Юрочки отколола ещё один номер: взяла да уволила Юрочку с его завода, на котором только и могли его держать, памятуя былые заслуги. Уж что она собственному начальству наговорила и наобъясняла, что наобещала клятвенно, – тайна. Однако, Юрия Петровича взяли на работу инженером-конструктором.

Но не глупа ли Галина Васильевна? – она не остановилась на достигнутом и взялась обменять Юрочкину квартиру на другую, поближе к работе. Кто менялся, представляет себе масштабы этого бедствия во всех аспектах. А кто не менялся, пусть представит себе три поэтапных переезда с интервалом в два месяца: хоть какое-то понятие будет. Обменяла, хоть и потратила на это год времени. А оно, спросить, ей было надо?

В общем, года через полтора бывшие сослуживцы узрели Юрия Петровича – где бы вы думали: – в театре! Белоснежная рубашка, модный галстук, костюм – явно не отечественный, а выглажен! – порезаться можно! Неужели у этой глупой бабы всё-таки вышло?

Но надолго ли хватит Юрия Петровича»?

– Её хватит ли? – кто-то – задумчиво…

Пока её хватало. И на работу, и на дом, и на сына, и на Юрия Петровича. Пока хватало. Пока её никак не касался обычай обмывать первую зарплату, Галина Васильевна как-то мало об этом и думала. Но теперь она иногда измышляла достойную кару тому, кто это придумал. Дело было абсолютно безнадежное, ибо так ведётся неизвестно с каких пор, а следовательно, настоящий инициатор давно сгнил в могиле – но это Галину Васильевну не останавливало. Она кровожадно мечтала о том, как заставляла б его пить и пить, не давая закусывать и не спрашивая, хочет ли он ещё, может ли, а если стал бы отказываться, заливала бы в глотку! Проследив, чтобы не захлебнулся, а выпил бы всё, что выпили по его почину все те невинные жертвы – во все времена, вплоть до сегодняшнего дня – которые начинали именно с обмывания зарплаты.

Эти её планы становились особенно желанными к исполнению в дни, когда Юрий Петрович напивался снова. Ибо никогда он не делал этого в одиночку. Но всегда находился кто-то, кто уговаривал его выпить, уверяя, что от такого маленького стаканчика не будет ему ничего. Бывало, каждый раз бывало. И снова тащила она Юрия Петровича к тому же врачу и отлеживался Юрочка две-три недели и до очередной встречи с каким-нибудь давним знакомым воскресали надежды Галины Васильевны, что снова станет Юрий Петрович таким, каким был семь лет назад.

Уже сколько раз она начинала всё сначала, сколько раз! И, пожалуй, самым трудным было убедить ей Юрия Петровича в том, что он вовсе не сидит у неё на шее. Не разорится же она и самом деле из-за нескольких передач. Да ведь и Юрий Петрович помогает ей тоже: дом без мужчины – это дом без мужчины. Правда, сын уже подрос, сам кое-что может отремонтировать, но это всего лишь мальчишка двенадцатилетний. И конечно, он всего не может. Так пусть Юрий Петрович вспомнит всё, чем он помог по дому, а Галина Васильевна подсчитает. И не окажется ли вдруг, что она у него в куда большем долгу.

Но это помогало временно. Хотя Юрий Петрович обретал потихоньку былой разворот плеч, сутулиться тоже почти перестал и запах этот гнилостно-затхлый Галине Васильевне удалось-таки искоренить. Но всё-таки оставался он в состоянии какой-то внутренней сломленности, что-то так и не понятное Галине не давало ему окончательно поверить в собственные силы, в собственную ценность, значимость. Галина Васильевна перепробовала, передумала всё, но одного она разгадать не могла.

Это «одно» разгадалось само собой. В один прекрасный день, вернее вечер, когда они возвращались из театра, впервые за всё время их знакомства в глазах Галины Васильевны вспыхнул свет. Основания, конечно, были, тут её душа не обманывалась никогда: и дома, и на работе было всё хорошо, вот Юрия Петровича она подняла до такой степени, что он естественно чувствует себя в праздничной одежде и праздничной атмосфере… Да, основания были. И вдруг, абсолютно для Юрия Петровича неожиданно, она расцвела неведомо как: ведь такую он её уже видел, в такой одежде, имеется в виду.

Если мужчина видит взгляды, которые бросают на идущую рядом с ним женщину, причём едва ли не чётче, чем сама она, и осознаёт, на кого смотрят, его это всегда поначалу удивляет. Поняв, что смотрят на Галину Васильевну, на женщину, которая – с ним, в Юрие Петровиче словно тоже что-то вспыхнуло. Плечи его расправились окончательно. И он это понял, ощутил. И догадался, что теперь он должен быть с Галиной Васильевной другим, то есть прежним.

Ну вот, теперь ей вполне полагается награда за мужество. Если только их выдают в обыденной жизни. Теперь, поскольку для Юрия Петровича это значило гораздо больше, чем для обычного человека очередная женская ласка. Первого своего, единственно любимого мужчину она такими словами не ласкала, нежностью такой не пьянила… А здесь все смогла, всё сумела, неважно – как.

Важно – смогла. И будет мочь столько дней, сколько будет нужно. Ему. Как она это сможет всегда: с её дохлым темпераментом, которого, возможно, у неё и вовсе нет, – неважно. Вот и ты подтвердила делом утверждение о женском великом актёрском даре…

Единственное, чего она не смогла сразу – согласиться выйти за него замуж. Но, потеряв то единственное, что только и держало её на линии «мочь всё» – свободу, знание, хотя и абсолютно бесполезное из-за невозможности использовать, – что в любое мгновение можно уйти. Хотя абсолютно точно знала, что уйти нет совершенно никакой возможности. Ей понадобилось несколько времени, чтобы, лишившись этой единственной опоры для постоянного мужества, не отступить, согласиться. Она и это смогла. Она не только это, но даже больше смогла: выглядеть счастливой! И те, кто всегда безапелляционно произносил в её адрес «глупая», теперь лишь молчаливо дивился: вот так глупая!!?

Она смогла ещё больше: осуществить предложенный Юрием Петровичем съезд. Потому что как же она могла бы отказаться? Не было иного выхода, не было!

Она твёрдо запретила себе думать о собственной душе. Этого было нельзя. И – почти удавалось. Тем более удавалось, что уж теперь-то ей сказали, что вечно считали её глупой. Самой глупой из всех, и не только женской половины населения города, но, вполне возможно, страны, а посему просят у неё извинения, право, пусть она простит, что они за глупость её почитали то, что оказалось целеустремлённостью.