Артем Рафиков - Одна история миллиона людей

В те годы меня особенно посещало одно чувство, которое почему-то я игнорировал длительный период, знаете это чувство на подкорке твоего сознания всегда просыпается в те моменты, когда ты готов уже опустить руки, отказаться от задуманного и бросить все начатое, но оно выстреливает тебе прямо в сердце, прям как первая любовь. И это чувство – чувство веры. Вера, которая позволяет тебе осознать в себе силы, которые включают всё твоё мужество, можество и смелость, именно благодаря вере ты вспоминаешь, что уже жил так одно время, но почему-то забыл об этом, а сейчас вспомнил и наполнил себя воспоминаниями и укрепил ими свой дух.

Тогда я не осознавал, что был чертовски прав обдумывая эту мысль летя в самолете, но воли, чтобы в это поверить и осознать, не было ни у меня, ни у моего окружения. Со временем я уже понимал, что часть моих знакомых – это всего лишь собутыльники, с которыми можно было просто выпить в баре в субботний вечер и поговорить снова о великих планах на балконе моей съемной холостяцкой квартиры. После бара я всегда возвращался под утро домой, чтобы отоспаться и с нежеланием снова понять, что все вернулось на свои места и вновь не почувствовать утреннего перехода из одного сна в другой, который нас обеспечивал той реальностью, где мы могли в очередной раз бездействовать.

Ничего не менялось, я был в состоянии полной апатии и ни в чем не хотел разбираться, а тем более знать и принимать собственные желания, которые привели меня во все эти чувства. С каждым разом, как я только начинал лезть во все эти дебри, во мне просыпалось чувство несправедливости. Чувство, которое возникло во мне еще в детстве в возрасте семи лет, правда я не знал что с этим чувством делать, словно ребенок застрявший в семилетнем возрасте я мирился с ним и глушил его все последующие годы в себе. При этом, каждое мгновение, в котором я чувствовал какую-то несправедливость во внешнем мире, где-то в глубине моей души я все равно знал, что у меня все будет хорошо. Это то, что я изредка чувствовал – будто бы в определенном моем состоянии мне об этом кто-то напоминал.

И вместо того, чтобы усиливать это чувство и довериться ему, я возрождая его, не заботился о нем, а снова бежал во внешний мир, чтобы всем рассказать и показать – «Смотрите, теперь у меня тоже все хорошо», как и у тех, о ком я постоянно думал, делая себя еще более слабым. В то время я не осознавал, что таким поведением и собственным проявлением, я вновь слетал вниз на самое дно, сливая энергию и из последних сил снова хватаясь за жизнь словами и криками в сторону тех, кто в меня длительное время не верил. Все эти мысли на тот момент давно уже стали частью меня и даже несмотря на то, что я летел отдыхать в славный город Франции, я постоянно их прокручивал в своей голове. В тот момент, когда я снова ими увлекся, командир воздушного судна объявил далеко не веселым голосом, что время в пути составит четыре часа пять минут и что расчетное время прибытия в столицу Франции в ноль часов двадцать минут по местному времени. В конце добавил, что совсем скоро нам предложат напитки и легкую закуску.

Я обернулся назад, чтобы посмотреть спит ли она и увидел, что самолет полон спящих людей. В тот момент я поймал себя на чувстве всеобщей усталости – будто бы каждый, кто сидел в самолете с приоткрытым ртом и закрытыми глазами, весь год ждали выходных и предвкушали Новый год, который наступит буквально через пару недель. Спать мне вовсе не хотелось, я ждал момента, когда самолет наберет высоту и можно будет отстегнуть ремни безопасности, чтобы пройтись по салону пока не включили свет. Я всегда находил иллюминатор, рядом с которым никого не было, чтобы поглядеть на крошечные звезды вдали, которые становились будто бы ближе, наблюдая их с высоты десяти тысяч метров и Луну, которая освещала небо своим ярким светом. Он всегда был очень мягким и одновременно каким-то чистым.

Я продолжил вдумчиво смотреть на переднее кресло справа, которое отражало мелькающий красным цветом огонек за бортом. Он всегда мелькал на правом крыле самолета красным цветом, а на левом крыле зеленым, вызывая на душе какое-то спокойствие и тишину в моем уме. В таком состоянии я находился очень редко, вместо этого я всегда отвлекался на посторонний шум или собственные мысли. Поймав состояние легкости, я услышал за спиной знакомый мне голос – он был очень милым, хотя спросонья немного хрипловатым:

– Мог бы ты передать мне свою толстовку, я замерзла – произнесла она, укутавшись с головой пледом;

– Да, сейчас. Только достану ее из рюкзака – ответил я и принялся доставать рюкзак из под переднего сиденья.

Передавая ей толстовку на сиденье, что было у меня за спиной, раздался привычный мне звук, который означал, что мы набрали высоту и ремни можно отстегнуть. За этим звуком последовали щелчки ремней безопасности по всему салону самолета, которые мне всегда почему-то напоминали срабатывающие мышеловки. Словно их больше сотни поместили заряженными в одну комнату, и цепная реакция сделала свое дело. Спустя мгновение, на борту включили основное освещение. «Вот черт! Не успел полюбоваться звездным небом» – подумал я, и, разбудив француженку по левую от меня руку, я поднялся вытянувшись во весь рост, и, развернувшись вполоборота пошел в хвостовую часть в сторону туалета.

В тот момент я не хотел вспоминать весь путь, как мы добирались до аэропорта и вообще, как я планировал всю эту поездку, но эти мысли мне не давали покоя. Бывает, что все идет как по маслу – все случается будто бы само по себе, но не в этот раз. В это путешествие палок в колеса было вставлено столько, сколько я не встречал за все двадцать семь лет своей жизни. Мне в тот момент вообще казалось, что на моем пути постоянно кто-то стоит и мешает мне жить мою же жизнь. Будто тень какая-то падала всегда на все мои желания, где я хотел легкости, и думал, что вот-вот случится то, чего я так долго ждал, о чем мечтал и длительное время представлял себе, но все в очередной раз срывалось – это было уже привычным для меня результатом. На пути в туалет, самолет резко начало трясти и командир воздушного судна объявил, что мы находимся в зоне турбулентности и всем необходимо занять свои места.

«Не хватало еще этого» – подумал я, и неохотно пошел обратно к своему месту. В этой фразе чувствовалось мое недовольство – и оно было не по причине того, что я не дошел до туалета и даже не по причине, что я не увидел звездного неба, недовольство лишь отражало очередной мой страх – я всегда боялся летать на самолете. Этот страх всегда проявлялся отчетливо именно в моменты прохождения зоны турбулентности.

Время от времени я ловил себя в каком-то определенном страхе. Иногда у меня складывалось такое впечатление, что я специально ищу новый страх, чтобы еще раз раз почувствовать жизнь через какие-то другие чувства, что возникали у меня в следствии страха. Обычно этими чувствами были в то время – раздражение, сопротивление и потерянность. Потерянность – было особым чувство, попадая в которое, я не знал как себя вести и что мне делать дальше, в связи с тем, что не мог себя контролировать в такие моменты. Со стороны выглядело это достаточно странно. Парень, которому двадцать семь лет, боится летать на самолете и, вместо страха, он пытается проявиться совсем иными чувствами, которые хоть как-то сглаживали его истинное проявление. За пределами любого моего страха, находилось нечто большее и очень глубокое, что мне не в силах было принять и познать. В попытках доказать обратное, я делал вид будто бы ничего не происходило, тем самым показывая всем, что в таком состоянии я остаюсь эффективным и самое нелепое было то, что мне удавалось многих в этом убедить. В момент, когда я снова услышал в салоне самолета щелчки ремней безопасности, я не осознавал, что все глубже и глубже погружаюсь в сон, о котором, мы люди, зачастую даже и не знаем. Я тогда тоже не знал или не хотел знать, что тоже сплю. И что весь самолет на пути из Москвы в Париж был самым ярким отражением моего состояния – командир воздушного судна со своим далеко не веселым голосом, уставшие спящие пассажиры в самолете, ждущие нового года, как новую точку отсчета и зона турбулентности со своими нестандартными покачиваниями и трясками. Я не знал и не понимал, что со мной творилось, постоянно задавая себе один и тот же вопрос: «Почему у меня не может быть всё как у людей?». Тогда я не мог знать ответы на многие вопросы, хотя очень много думал о том, что знал.