Алла Лупачева - Закон парных случаев

Когда все представились, и первая неловкость улеглась, Маша с Андреем отнесли свои вещи в отведенную им лоджию и сели за стол. Мать Андрея суетливо расставила на столе тарелки с вилками и небольшие граненые стопки для водки. Перед отцом стоял стакан. Стояла стопка и рядом с тарелкой Павлика, или как его звал Андрей, Павло. Посреди стола королем расположился двухлитровый жбан с какой-то мутнобеловатой жидкостью, вероятно – самогоном. На водку или приличное вино в доме явно не было денег. Была еще бутылка красного вина с незнакомой наклейкой, приготовленная, по-видимому, специально для Маши.

Закуска тоже была самая простая – серовато-желтая квашеная капуста с кислым запахом, обязательная селедка с колечками лука, линялого малинового цвета винегрет и еще дымящаяся отварная картошка. Кажется, была еще колбаса, но явно не из тех сортов, что доставлялась в военный санаторий напротив этого барака.

Самогон разлили по стопкам. Маше по ее просьбе самогон не наливали, но наполнили стопку красным вином.

Отец Андрея произнес короткий тост «за новобрачных» и залпом выпил содержимое своего стакана. Андрей пригубил стопку, сделал вид, что пьет, и поставил ее на место. Тогда отец с раздражением в голосе стал выговаривать ему: «Какой же ты сын и вообще, что за мужик, если не пьешь с нами?» Андрей поморщился и выпил. Маша «пить» никогда не умела, вкуса или прелести даже хорошего вина не понимала, но, чтобы не обидеть хозяев, пригубила стопку с кислым, терпким вином. Она видела, что все посмотрели на нее с осуждением и жалостью, видно посчитав ее «кривлякой», но пить не уговаривали, просто решили, что ей, столичной, их вино не по вкусу. Потом Маша чуть поковыряла винегрет, капусту же отведать не решилась. Извинившись перед родителями Андрея, она попыталась объяснить отсутствие аппетита тяжелой дорогой и усталостью, что было правдой.

Потом Елизавета Андреевна принесла с кухни побитый временем алюминиевый чайник, и они все вместе пили чай с кислым алычовым вареньем и молчали. О чем надо говорить, никто не знал. Маша еле-еле держалась на стуле и с нетерпением ждала, когда же закончится праздничное застолье.

Наконец, трапеза закончилась, и все как-то нерешительно стали вставать из-за стола, будто ожидая нового раунда праздничного обеда. Затем были убраны все угощенья, посуда и скатерть, и на столе осталась только давно потерявшая цвет, потрескавшаяся клеенка, протертая на углах до дыр.

Маша, поблагодарила хозяев за теплый прием и, извинившись, сказала, что она очень устала, и что ей хотелось бы немного отдохнуть, прилечь. Если они, конечно, не возражают.

Оксана тут же отпросилась переночевать у подруги и убежала. Захмелевшего Павло Андрей уложил на кровать в комнате, а Елизавета Андреевна ушла ночевать в их «летнюю квартиру» – небольшой сарай во дворе, где они жили, когда удавалось сдать их комнату «диким» курортникам. А отец Андрея предложил «пропустить еще по стопочке за восстановление семьи» и поговорить о жизни. Отказаться Андрей не мог и с явным отвращением, маленькими глотками уничтожал содержимое стопки.

Маша действительно очень устала, перенервничала, была почти убита увиденным и жаждала хоть немного отдохнуть и подумать. Она вышла на балкон, села на единственный стул и стала смотреть на чужую улицу, незнакомый двор, деревья с пятнистыми стволами и огромными, как раскрытая мужская пятерня, листьями. Ночь на юге наступает неожиданно. Небо стало быстро темнеть, зажглись уличные фонари.

Минут через десять появился и Андрей. Измотанные долгой дорогой в набитом плацкартном вагоне, одуревшие от «горячего» родительского приема, они были уже неспособны о чем-то говорить и мечтали только об одном – рухнуть, где угодно, и спать, спать, спать.

Старая, то ли односпальная, то ли «полуторная» железная кровать, занимавшая почти всю ширину самодельной «лоджии», пережила, видно, не одну революцию. По ней давно уже скучала свалка металлолома. Ее растянутые усталые пружины прогибались до самого пола под одной только тяжестью ватного бугристого матраца. Стоило одному лечь или сесть на нее, как она превращалась в железный гамак. Для второго места уже не было. Можно было попробовать удержаться на краю, ухватившись рукой за раму или перебросив через нее ногу, но металлическое ребро врезалось в тело и не давало заснуть.

Несмотря на открытые окна, обращенные к горе, на терраске было душно и влажно. Выстроившиеся вдоль шоссе платаны, живописно линяющие «бесстыдницы» с мощной, крупнолистной кроной, не пропускали ни малейшего дуновения с гор. Желтоватый свет ближайшего уличного фонаря с трудом пробивался через зубастые щели в листве и хищными пятнами ложился на стену балкона.

Молодожены с грехом пополам устроились на кровати «валетом», так было просторнее, но Андрея тут же начало выворачивать наизнанку. Накатывавшие волнами дикие спазмы выплескивали, выталкивали из его желудка все выпитое и съеденное за ужином. Маша испугалась, что он может захлебнуться. Она вскочила с кровати, не глядя, сунула ноги в свои белые туфельки и чуть не закричала. В них была теплая каша вчерашнего ужина. Она с ужасом отбросила их в сторону и заплакала. Туфельки, ее чудные свадебные туфельки, из которых Андрей пил шампанское, были осквернены! Она схватила оставленное на табуретке вафельное полотенце, с ожесточением начала вытирать ноги. Но мыть их было негде и нечем. К тому же сначала надо было спасать Андрея. Босиком она выскочила в комнату, где спал Павлик, но чайника с водой на столе не увидела. На цыпочках, чтобы не разбудить мальчика, она быстро пересекла комнату, тихонько потянула на себя дверь и выглянула в длинный коридор. Ей надо было поскорее добраться до кухни, чтобы сполоснуть полотенце и намочить его холодной водой.

В коридоре была кромешная тьма – лампочка под потолком не горела, а может быть, ее никогда и не было. Касаясь рукой стены, словно в подземном лабиринте, Маша стала осторожно пробираться на кухню. Ей казалось, что проклятый коридор никогда не закончится. Слезы лились ручьем, и ей казалось, что из каждой двери за ней подглядывают любопытные соседи. Как она добралась до порога кухни, она сама не понимала.

После абсолютной темноты коридора в кухне ей показалось даже светло. Желтые лучи ближайшего уличного фонаря, пробившиеся сквозь листву, пятнами падали на раковину. Трясущимися от обиды руками она открутила кран, помыла лицо и руки, смахнула мешающие видеть слезы. Стоя поочередно то на одной ноге, то на другой, обтерла полотенцем ступни, чтобы не поскользнуться на обратном пути, отполоскала полотенце и тем же путем, скользя по стене свободной рукой, заторопилась назад.