Алла Лупачева - Закон парных случаев

Что еще? Продукты она еще докупит, поговорит с заведующим, событие все-таки. А в овощном ей уже пообещали оставить ящик клубники. Сверху она положит белые тюльпаны – получится замечательное украшение стола. Но как с туфельками?

Неожиданно для себя, на какой-то окраине, Анна Савельевна умудрилась найти туфельки. Как раз такие, как она хотела. Не кожаные, те тяжелее, а легчайшие белые парусиновые, как раньше говорили, «прюнелевые» лодочки. Именно такие туфельки как нельзя лучше подходили к задуманному платью. Кружевное батистовое платье и эти беленькие невесомые лодочки – все точно совпадало с ее представлением о Машином свадебном наряде! Никаких бус, никаких украшений. Именно так должна выглядеть ее дочь в день свадьбы – легкое, воздушное существо, эльф, приземлившийся на цветке прекрасный мотылек.

Как только платье было готово, Анна Савельевна составила свой список гостей и предложила Маше составить их собственный. Маша смутилась.

– Мам, я же говорила, что Андрей не хочет никакой свадьбы! – Но Анна Савельевна настаивала.

– А ты? Разве тебе не хотелось бы пригласить кого-нибудь из твоих друзей?

По лицу Маши пробежала легкая тень раздражения.

– Ну, мам! У нас с Андреем вообще разные друзья. И мешать их сейчас не время, тем более с родными. Или все они, или родные. Вам с папой важнее родные. Но вы ведь не спрашивали у меня, кого из ваших друзей пригласить? Приглашайте, кого хотите, а я позову только одну подружку. Нам вообще эта свадьба ни к чему.

Анна Савельевна расстроилась. Нет, она вовсе не считала свою дочь «неблагодарным человеком», просто было в ее ответе что-то настораживающее. Только ли девичья скромность, нежелающая выставлять напоказ свои чувства, или что-то другое, подспудное? Тревога, что ли.

В день свадьбы в большой полупустой квартире сестры Анны Савельевны были расставлены столы, накрытые белоснежными льняными скатертями, подаренными свекровью. Их, наверное, уже сто лет, никто не доставал из своих сундуков. Свекровь напекла множество своих необыкновенных фирменных пирогов и пирожков, для которых за два дня начинала готовить «венское тесто» по особому рецепту.

Принаряженные гости прибывали засветло, нагруженные не столько подарками, сколько любопытными взглядами. Они почему-то все внимательно смотрели на Машино лицо, будто за месяц, прошедший с последней семейной встречи у бабушкиного брата в Покровском-Стрешневе, она могла сильно измениться. Маше это было неприятно и даже противно. Ей казалось, что по-стариковски любопытные тетушки и бабушки искали следы – уж не беременна ли невеста. Иначе – почему все неожиданно? Машу это смущало, даже оскорбляло, и ей очень хотелось, чтобы вся эта дурацкая свадьба поскорее закончилась.

Как и принято на свадьбе, выпив положенные тосты за жениха и невесту, за родителей, за «погоду», уже притомившиеся от еды и питья гости стали обмениваться своими личными новостями и впечатлениями. И тут Андрей, не столько, чтобы привлечь к себе внимание, сколько, вероятно, от обиды, что посвященное им торжество начинает превращаться в обыкновенный праздничный обед, попросил разрешения произнести тост. Все одновременно радостно закричали в знак одобрения. Тогда он присел, снял с Машиной ноги туфельку, налил в нее шампанского и, произнеся всего четыре слова – «За мою прекрасную жену!», выпил стоя. Маша не ожидала такого «экспромта» и очень смутилась. Все стали кричать: «Горько, горько», и Андрей неловко поцеловал ее. А вслед за этим тостом вдруг раздался глубокий, бархатный бас папиного лучшего друга, немногословного дипломата высокого ранга. Отец почему-то называл его Жозя или просто Джо.

– Браво! С удовольствием присоединяюсь! Превосходный гусарский тост! Честно говоря, давно не слышал ничего подобного. Но хорошо бы, чтобы в конце застолья не последовало стрельбы из пистолетов!

Ничего не поняв из его слов, Маша окончательно расстроилась. Зачем это дурацкое добавление к тосту? Но ни в тот день, ни потом она так и не решится спросить этого хмурого, много знающего и всегда молчаливого аристократа, что же он хотел сказать в тот вечер. Маше этот человек всегда казался каким-то загадочным. Высокий, интересный мужчина, «с положением», достигший, казалось бы, почти недосягаемой высоты в дипломатической карьере, всегда выглядел очень усталым, даже обремененным какой-то страшной тайной. Это очень старило его. Доброе, интеллигентное лицо его было всегда иронично-грустно, а в больших бархатных глазах пряталась какая-то неизбывная тоска и сознание какой-то обреченности. Такое лицо, как потом узнала Маша, бывает у больных раком людей, смирившихся с неизбежным. Но он был совершенно здоров.

Казалось, что Джо сам бы непрочь избавиться от какой-то тяжести на душе, но ни мама, ни отец, всегда старавшийся его растормошить, развлечь, сделать этого не могли. Когда Маша была маленькая, ей всегда хотелось залезть к нему на колени, прижаться к нему и пальчиком разгладить глубокие морщины. При всей его замкнутости, от него шло какое-то тепло и доброта. Джо ей улыбался, но Маша не помнила его ни хохочущим, ни просто беспечно смеющимся. Было впечатление, что его постоянно беспокоит какая-то мысль. Точит как мигрень или зубная боль.

Когда отец, постоянно погруженный в вопросы политики, которая была его любимой и болезненной темой, задавал другу серьезный вопрос, тот обычно как-то кисло улыбался и часто отвечал: «Не спрашивай, Лёнечка. Тебе не стоит этого знать». Маша очень обижалась на него за папу. «Папа для него «маленький», что ли? Ведь они же близкие друзья со школы и хорошо знают друг друга. Неужели он не доверяет даже такому близкому человеку? Или Джо знает что-то такое, секретное и опасное, что опасается любой «утечки» информации, которая, подобно радиации, может угрожать жизни окружающих.

Разгадку этой тайны Маша найдет лишь полсотни лет спустя в интернете, когда многое из тех знаний потеряло остроту, и уже никого не могло убить ни в буквальном, ни в переносном смысле. Но поделиться своими открытиями с отцом уже тоже не могла. Он умер двадцатью годами раньше. Хотя кто знает, может быть, и отец был в курсе, но молчал. В любом случае «многия знания – лишния скорби».

После свадьбы на душе у Маши стало еще тоскливее. Прав был Андрей. Ни к чему это было. Утешала мысль, что через пару дней они отправятся в «свадебное путешествие», знакомиться с его родителями. Конечно, Маша тоже нервничала. Разумней было бы познакомиться с семьей Андрея заранее, но раз уж так случилось… Почему-то она была глубоко уверена, что готова и сможет принять любую семью, бедную, несчастную – тем более, подружиться с его сестрой, почти ровесницей.