Константин Игнатов - В рассвет перед днём смерти…

– Отбыв здесь миллионы лет, ты так ничего и не поняла. Тебе нет никакого проку искать красивые души, они все равно не полюбят тебя так, как я, они ничтожны, убоги. И вообще, это не всем дано, не каждый к этому стремится, сколько требует к себе жертв, а не находя их, забывают всякое, таким нечего делать в мире, – он ненамного замолчал, а потом добавил, – ты должна это знать!

Дунул в форточку осенний ветер и принес с собой несколько пламенно-оранжевых опавших листочков.

– Ты ошибаешься, Демон, – надменно выговорила Смерть. – Люди тоже умеют любить, иначе, я не понимаю, любовь – это единственное, что осталось в их мнимой реальности, – Смерть сделала еще один глоток вина и отвернулась. По ее спине пробежала дрожь.

Демон взял ее за руку, и недолго думая, поцеловал ее.

– Ты же знаешь, – продолжил он, – я так люблю с тобой спорить, это кажется занятием нескучным. Хотя, мне скучно всегда и одновременно никогда. Играя в жизнь, я никогда по-настоящему ею и не жил. Так пускай, я поставлю свою свободу на кон и я согласен стать низшим из низших, презираемым из призираемых коль тот человек, – Демон выхватил откуда-то из воздуха толстую пачку пожелтевших, аккуратно завернутых бумаг и потряс ее, – полюбит тебя за 2376 часов, а коли нет – заберешь его душу и твое тело будет вечно принадлежать мне, – эти слова Демон сказал с особым торжеством.

– Свобода всегда была для меня спутницей любви, неотъемлемой частью, – воскликнула Смерть и губы ее посинели.

– Любящий либо принадлежит, либо обладает, третьего не дано.

Она посмотрела на него укоризненным взглядом.

– Хорошо, я согласна, но учти, что для меня получить признание мужчины – ровно в 3 луны.

Смерть громко рассмеялась, и это было слышно повсюду: трещали стекла и ныли стены, и в тоже время, неожиданно, клавиши рояля запрыгали и полилась уставшая музыка. Весь окружающий мир сузился до пространства зала.

Смерть гордо посмотрела вперед, тут же как будто завибрировал воздух, поднялось пространство и точно опустилось в потолок, откуда ни возьмись ровно посередине зала появилось старое обрамленное золотистой рамой зеркало в человеческий рост. Вся стеклянная поверхность была покрыта приличным слоем пыли, из-под которого выглядывала женщина в черном. Смерть взглянула на свое отражение, оно совершенно точно повторяло ее сейчас.

– Надо же, какое странное зеркало, – тихо произнесла она, – смотришь в него, а себя не видишь…

С этими словами она аккуратно дотронулась рукой до зеркальной поверхности и она, точно вода, пошла мелкой рябью, превратившись в упругую материю. Тут же отражение словно потеряло своего истинного хозяина, ожило, и сделав довольно удивленное лицо, постаралось побыстрее выбраться из тесноты рамки. Смерть подала отражению руку и вскоре ее двойник стоял с ней рядом, вытирая пыль со своего платья. И не было меж ними никакой разницы, за малым исключением, то существо, что еще недавно было скованно узами стекла, теперь спокойно стояло рядом со своей хозяйкой.

– А сейчас, – сказала она Демону, возьми меня за руку, я больше не желаю здесь находиться, я хочу снова затеряться где-то между третей и четвертой параллелями времени, мне нужен воздух, а здесь он мне противен…

И уже через несколько минут три черные фигуры растаяли в темноте, лишь звонкий женский смех продолжал эхом отзываться по разным углам.

День 1-ый.

Утро. Далеко-далеко, за окном, тихонечко начинает разгораться осенний солнечный свет, он слаб и неярок, да тоненькой розовой змейкой едва просачивается сквозь слегка приоткрытое окно. Нежная алая лента пробирается все дальше, захватывая в свои объятия все больше и больше пространства: начиная с запыленных серых гардин, заканчивая запачканным отпечатками худых пальцев зеркалом. Из темноты начинают вылезать силуэты мебели: вон, старый грязный шкаф с давно незакрывающейся дверцей неучтиво поприветствовал занимающийся день, далее, свои гротескные очертания начинает выказывать трюмо, за ним – небольшой письменный столик, с разбросанными по всей его площади бумагами, протертый кожаный диван, отшельнически стоящий в углу и неутомимо ждущий рассветного солнца, далее несколько неудобных стульев и одна кровать, вот, и вся обстановка. Может быть, Вы, мой читатель, упрекнете меня, что мой язык слишком скуден, а мой словарный запас слишком мал, чтобы описать что-то еще, возможно более интересное и занимательное, в этой маленькой комнатушечке, на что мог бы упасть цепкий взор наблюдательного писателя, но нет! Ничего увлекательного и любопытного здесь не было, единственное, что можно было бы еще отметить, что комната была отделана безвкусно, бедновато, единственная мебель, что имелась в запасе, была вся подпорченной, во многих местах деревянный паркет изрядно прогнил, а отсыревшая штукатурка сыпалась прямо на голову со всех четырех углов. Скудно и очень нелепо. Наверное, именно сейчас стоило бы и перейти к знакомству с объектом, возбудившем во мне столь неистовое любопытство, но перед этим мне бы хотелось рассказать об одной красивой вещи, что можно было наблюдать, стоя босиком на холодном полу у окна – это была вишня, вернее ее ветки, что гибкими ящерами пробирались сквозь свет дня и мрак ночи к вечному куполу неба. Весной, когда на улице стояла сырость, а под ногами текли ручейки грязного талого снега, эта вишня распускалась, подставляя свои молоденькие зеленые листочки лучам ласкового солнца, и именно в это время, наступала самая прекрасная пора жизни в квартире, когда во всей комнате стоял терпкий, сладкий запах распускающейся новой жизни, а сладкоголосые птицы прославляли на разные лады приходящую весну. А вот осенью, то есть сейчас, все было совсем по-другому: ржавые листья уставшим вальсом кружились по воздуху, а затем неугомонным ветром приносимые, залетали в комнату и застилали собой гнилые доски паркета и только несколько упавших сморщенных багровых ягод нарушали неповторимый узор желто-оранжевого ковра. И это было все.

Маленькая, убогая, старая комнатушечка и два спящих в ней человека – один на кровати, другой – укутанный шерстяным пледом – на диване. Тот, что спал на кровати, был мужчина, на вид, лет не более чем восемнадцати, он выглядел явно моложе своих лет, и этот факт порой доводил его до отчаяния, ведь ему было тридцать три года и его лицо не имело ни одной морщинки и ни одной складинки, но как и любой мальчишка, этот, любил придумывать себе стариковские приметы, которые должны были бы выдавать в нем либо могучий ум, либо постоянство душевных страданий. Однако, ничего этого на лице его не было, только лишь его карие глаза, слегка потускнели и его губы, имевшие от природы цвет слегка бледноватый, огрубели. На голове его не было ни одного седого волоска, но на ярком ослепительном солнце, его кудрявые золотистые волосы, могли отдавать в своей палитре белоснежным цветом, никак не сединой, которую при каком-нибудь случайном разговоре так любил подрисовывать себе он. Стан его был прям и величав, плечи широки, а руки мускулисты и вообще, это был вполне себе такой незамысловатый внешний образ, из индивидуальных черт можно было отметить разве что небольшое пятнышко в форме креста на левой руке, да глупую привычку его, а собственно, Волнянского Константина Германовича, именно так звали моего героя, носить старые слегка потрескавшиеся по углам «удачливые» очки.