Анатолий Репецкий - Всему свое время

На следующий день Макарова привели в канцелярию на допрос; его проводил сам начальник охраны, кроме него в кабинете был писарь, который, очевидно, вел протокол.

– Нам доподлинно известно, что ты являешься прямым сообщником побега, и что это ты устроил пожар. Лучше будет, если ты во всем признаешься, – заявил ему офицер.

– Вы ошибаетесь, господин капитан. У вас нет никаких оснований подозревать меня в таких преступлениях, я ни в чем не виноват, – защищался поручик, – у меня даже спичек нет, ведь я некурящий. И с беглецом почти никогда не общался.

Макаров старался держаться спокойно, хотя на душе кошки скребли насчет спичек, если легионер проговорился, то ему не выкрутиться. Но его опасения были напрасны.

– А может ты украл у кого-нибудь спички, – вставил свое мнение писарь, – и подпалил!

– Украл?! Да ты попробуй, укради у кого-то спички, сразу морду набьют. Их даже ночью за пазухой держат, а днем и подавно берегут, поскольку это дефицит.

Ему задали еще несколько вопросов, но он держался уверенно, так как чувствовал: против него определенного ничего нет, кроме того, что его и бежавшего ротмистра матрасы лежали рядом и его допрашивают, надеясь поймать на какой-нибудь нестыковке. Наконец, капитану это все надоело.

– Ладно, не хочешь сознаваться, дело твое, но тебе же хуже будет. Мы так и укажем в сопроводиловке: способствовал организации побега. А сейчас иди, собирай вещи, поедешь в настоящий каторжный лагерь, там тебя уже наверняка заждались, – закончил он допрос.

После этого с Владимиром беседовал какой-то штатский, он пытался разузнать что-нибудь об Оболенцеве, но ничего не добившись, применил недозволенный прием.

– Ты посуди сам, поручик, твой дружок бежал на пятиместном авто, а тебе даже не предложил присоединиться, а ты теперь его защищаешь, – сказал ему собеседник.

– Но его сейчас похоронят, а я остался жив, он потому и не предложил, – рассмеялся в ответ Макаров, – этим он сберег меня, и теперь к нему нет у меня ничего, кроме благодарности.

По веселому смеху собеседника Карони, (а это был он) догадался: всерьез в то, что беглец убит, никто в лагере не поверил. Вдобавок, теперь у него алиби на всю жизнь.

После столь удачного побега Оболенцева у Макарова стало легче на душе. Вот и подвернулся его величество случай, не упустил его Сергей и свободен; хотя, если над всем этим задуматься всерьез, то можно догадаться, что это не просто случай, а, скорее всего, хорошо продуманная операция, оставившая в дураках все лагерное начальство. Ему тоже нужно ждать спокойно без паники и искать благоприятный момент. Поручик покидал пересылочный лагерь в приподнятом настроении.

В этот же день его и шестерых заключенных, отобранных из общего числа по каким-то, никому неизвестным признакам, в закрытом фургоне отправили в каторжный рудник, затерянный среди крутых холмов Среднего Атласа. Во время их переезда из одного лагеря в другой, долгого из-за крайне плохой дороги, Владимир мог спокойно поразмышлять о недавнем событии. В том, что ротмистр Оболенцев, всего лишь несколько часов тому назад доказывающий поручику о бесполезности побега, бежал, не было ничего противоречивого. Твердо убежденный в правильности своей концепции о гибельности такого действия вначале, он ее изменил на сто восемьдесят градусов, как только увидел реальную возможность уйти совершенно безопасным образом. Макаров уверен: перемена каким-то образом связана с появлением в лагере нового действующего лица – человека в шляпе и с лицом наполовину закрытым шарфом. И начальник лагеря, и этот штатский упорно расспрашивали поручика о нем. Майор даже пообещал Владимиру, что если он проявит благоразумие, то его оставят до конца срока в пересылочном лагере.

– Ты только расскажи, кто был этот, второй – останешься в этом лагере, заживешь здесь спокойной жизнью. Разве трудно мешки зашивать? В шахту не попадешь, да и выйти сможешь досрочно, если не по амнистии, то за примерное поведение. Ты ведь эти два месяца спал рядом с Оболенцевым, неужели он ничего тебе не рассказывал о своем подельнике, который помог ему бежать? Ты подумай хорошенько, помоги нам, а мы тебе!

Но он не мог им помочь, да и не стал бы этого делать, даже если бы что-то знал. Зато теперь в его душе добавилось оптимизма, и с ним намного легче.

В новый лагерь их привезли рано утром; несмотря на ранний час там уже начались повседневные работы, и на плацу было пусто. Почти полчаса они ожидали, когда к ним выйдет начальство, а пока что осматривали место, где каждому предстояло провести бесконечное число своих дней, отмеренных судом. Лагерь оказался намного больше прежнего пересылочного. Еще бы, в нем содержалось более пяти сотен заключенных; здесь и ограждение повыше и вышек с часовыми больше. Слева от площади десяток бараков, в центре несколько каменных зданий, выстроенных, как могло показаться даже неискушенному в архитектуре лицу, в восточном стиле – возле одного из них высится башня минарета. Справа, в глубине лагеря, распахнутые настежь ворота, их темные провалы ведут куда-то вглубь холмов; время от времени оттуда выкатываются тележка с рудой и исчезают за следующими холмами, возвращаясь порожняком через несколько минут. Толкают их туда-сюда полуголые каторжане темные лицом и телом; что это, загар или грязь отсюда не рассмотреть. Они расспрашивают обо всем стоящего возле них солдата с винтовкой; приставленный их стеречь, он явно скучает и поэтому охотно дает пояснения. Наконец появился офицер в чине капитана, он произнес краткую речь о том, что в лагере разрешено, а что под категорическим запретом. Разрешается им, как стало теперь им известно, спать семь часов в сутки, остальное время они обязаны работать. Но, кроме сна, времени для отдыха у вас предостаточно: полчаса на завтрак, столько же на ужин и целый час на обед. И еще целый час перед отбоем отводится на личные нужды, естественно, только для тех, кто не заработал взыскание. Выходных и праздничных дней не предусмотрено, это не санаторий, а лагерь для лиц, заработавших своим собственным поведением каторжный срок. И его следует отработать. О побеге даже думать не стоит, за последние десятки лет отсюда никто не убежал, попытки, конечно, были, но все они заканчивались печально; одного подстрелили насмерть, одного разорвали собаки, еще трое получили прибавки в виде пятилетнего срока.

После этого все тот же солдат отел их в санчасть, где их осмотрели и сделали прививки от столбняка и еще чего-то. Потом они посетили каптерку, где каждый получил одеяло, полотенце и кусок мыла в бумажной обертке. Капрал, который выдавал постель, одновременно называл номер барака, где предстояло жить новичку.