Айсалкын Джолдошева - За забором

Редактор Марианна Хан

Корректор Марианна Хан

Иллюстратор Сагидолла Жанар Ерланкызы

© Айсалкын Джолдошева, 2020

© Сагидолла Жанар Ерланкызы, иллюстрации, 2020

ISBN 978-5-4498-8123-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Он безумно любил вторую дочь, которая исчезла ровно пять лет назад, и белые розы. Последние любил так же сильно, как отец любит своего ребенка. Аккуратно и ненасытно. Он просыпался утром и первое, что он хотел видеть, были его цветы.

Дедушка Дайыр сидел у ворот и, задумавшись, провожал взглядом пролетающую над ним птицу. И сам улетал мыслями за ароматом свежей белой розы. В саду своих идей он был просто счастлив. Он сидел у ворот с утра до вечера и радовался чему-то. Довольное лицо говорило о том, что его мысли шушукаются, как молодые женщины в гареме. Солнце плыло и пряталось за грязной плакучей ивой. Когда все собрались ужинать, он отвлекся от своих мыслей, зашел в комнату и тихим голосом сказал:

– Я решил убрать ворота.

Все сидящие за столом выпучили глаза. Ни дочь, ни невестка не собирались ему что-то отвечать. Они знали, что это только начало.

– Опять началось, – буркнул младший сын Дайыра, Курбан, и вышел из комнаты. Не мог он нормально разговаривать. Ни с отцом, ни с людьми. Любая его фраза заканчивалась двумя-тремя словами. А его голос звучал так, будто в доме мычал злой бык. Длинный рост, черные кудрявые волосы и большой широкий нос делали его еще более грубым. Его жена молчала, чтобы не показывать, что она тоже нервничает, и продолжала усердно поправлять скатерть на столе.

– Куда собираетесь перенести их? – спросила Зейнеп, дочь Дайыра, с интересом, не выдержав долгой паузы.

– Ну на свое место. Где раньше была. Чуть-чуть где-то метр назад от прежнего места установим и поставим скамейку на улице.

– А раньше тоже была скамейка. Причем неплохая, не шаталась. Можно покрасить ее в какой-нибудь цвет и все.

Дайыр обиделся на дочь, взял топу 1 1 Головной убор. и положил на макушку, закрывая блестящие части головы. А покидая комнату, гордо произнес:

– А я что? Впустую жизнь прожил? Спрашивать должен?!

Напоследок он откашлялся, после чего в комнате воцарилась томительная тишина. Дайыр не спеша ушел в свой сад, в свой музей воспоминаний. Место под виноградником, где он раньше сидел с женой и проводил счастливые вечера, было тем местом, где он чувствовал себя счастливым. Там он встречал в жаркие летние дни солнце и провожал. Особенный запах того времени ощущал в своей памяти Дайыр. Один раз он заставлял его вспоминать прошедшие дни и задумываться, в другой – наполнял его глаза слезами от прошлых ошибок.

Сейчас даже пятилетняя внучка Айпопо понимала, что у него душевное неспокойствие. То, что он двигает дверь во дворе с одного места на другое и меняет ее не первый раз, знала вся улица. И каждый раз он менял размер ворот, материал и цвет.

– Даже хамелеон не так часто меняет цвет. И какой будет на этот раз? Зеленый, коричневый были и голубой тоже. Какой еще? Давайте лучше радугу нарисуем, и вы не будете меня больше беспокоить? А? Землю надо готовить к весне, а не вот этим заниматься, – возмущался младший сын, приближаясь к отцу, и его лицо сильно побелело.

Дайыр, прислонившись к опоре-шпалеру из дуба, которая держит виноградное дерево, стоял под дождем. Именно в дождливую погоду он не чувствовал себя одиноким. И эти последние снего-дождевые февральские дни давали ему надежду жить. Жить и чувствовать, что не он один плачет. Бог вместе с ним. Ничего не радовало его кроме дождя. Земля без зелени, деревья без листьев и сыновья дрянные. Родной брат тот еще козел, а дочери какие-то непутевые.

Наступил новый день, и Дайыр был готов приступить к работе. Невестка Зарина с дочерью Дайыра Зейнеп сидели за столом и продолжали есть давно остывшую еду. Детей дома не было. Их еще в начале января отправили к своим бабушкам и дедушкам. Сын Зейнеп Жамгырчы, которому исполнилось недавно 13 лет, был у тети по отцовской линии. Он туда часто ходил развеяться и там же учился ремонтировать машины. Все понимали, что ему сложно с дедом, с его характером. Иногда он не выдерживал. Он учился в школе три дня в неделю, а в остальные дни выполнял прихоти деда, слушался его, не бунтовал. Тогда его школьная сумка не двигалась с места, как стояла за старым шкафом, так и стояла, покрываясь пылью.

По телевизору показывали давно снятый советский фильм, да и сам телевизор был старый. Иногда он просил, чтобы постучали по его бокам, подергали за провода и тогда он дальше продолжал работать. В фильме показывали голубые автобусы, напоминающие сапоги, женщин и фонари.

– Красивые фонари, – сказала невестка.

– Ага, – согласилась Зейнеп, но вдруг вздрогнула и добавила, – хорошо, что папа не видел.

– Почему? – с опасением поинтересовалась невестка.

– Он и фонари хотел поставить, но удачно забыл.

– Кстати, сегодня до меня дошли слухи, что брат папы собирается в паломничество. Не знаю, правда это или нет. Не слыхали?

– Кто? Этот мерзкий человек? – Зейнеп, зная о ком идет речь, не стеснялась и высказывала, кем она в конечном счете его считает.

– Акмат Байке, – не хотя произнесла его имя невестка.

Она всегда говорила с осторожностью. Она была неухоженной и неаккуратной, но все считали ее хорошим человеком. У нее было светлое лицо, большие голубые глаза, тонкий нос, и по внешности она была полной противоположностью мужа, младшего сына Дайыра – Курбана.

– Вот мою посуду и понимаю, насколько он грязный человек. Липкий и грязный, вот как вода после мойки посуды. Даже после недолгого разговора о нем остается тяжелый осадок на душе.

– Вы что? Оставьте мне, я сама помою.

– Я ничего, со мной все нормально. Был бы он с совестью, пришел бы на мамины похороны. Живет в двух метрах от нас. Не пришел же, зато с женой на свадьбу поехал. И на поминальный день не пришел. Ничего я еще не забыла. Я все помню. Кто в каких носках пришел и с чем, тоже помню. Всем соседям он рассказывает, что ездил на похороны какого-то друга сына. Зачем оправдывается, не могу понять.

Зейнеп завелась не на шутку. Голос ее стал твердым и жестким, лицо как будто окаменело, постепенно приобретая синий оттенок.

– Может, так и было? – предположила невестка.

– Врут они. Внук, которого взяли с собой, сын младшего сына, рассказывал потом всем, что были на свадьбе. Родной брат все-таки, не чужой. Отцу тогда было особенно одиноко, нелегко, хотя у него и есть четверо сыновей. Они никудышные, даже для ножа рукоятью не годятся. Со дня смерти матери прошел почти год, а отец до сих пор с эмоциями не может справиться. За что ему такая жизнь? Ну скажи, за что? Акмат Байке, родной брат, всю жизнь пил и бил жену. Теперь живет, как пчела в банке с медом. Пускай едет! Ты думаешь, что он стремится к праведности?