Лена Романова - Старая дева

Ну ладно, размышляла я, к черту Москву. Он мог поехать куда угодно: в Самару, Волгоград, Новосибирск. Разве я не последовала бы за ним? Нет, не столица меня прельщала. Столица была для красного словца. Для понта. Я не мыслила дальнейшей жизни без Максима. А он свою без меня мыслил. И, видимо, очень хорошо, если даже не подумал о том, чтобы пробиваться вместе. Я жалела, что вместо Москвы его не послали учиться в какой-нибудь Урюпинск. Тогда я бы непременно увязалась за ним и в этой глухомани сумела бы доказать свою любовь и преданность. В Урюпинск я бы могла поехать даже без его согласия, как жена декабриста. Сняла бы квартиру, нашла работу. В Москве этот номер провернуть не удастся. Москва – слишком большой, слишком опасный, слишком непредсказуемый город. И в нем он не будет чувствовать себя одиноким. Ведь там столько возможностей развеять тоску.

Эти возможности не давали мне спать ночами. Я видела длинноногих девиц, бары, казино, лимузины… Елки-палки, он же идеальный мужчина, у него же нет недостатков, конечно, его окрутят в два счета! Я страдала от ревности, и страдания мои были вдвое тяжелее оттого, что я не могла ему в них признаться. Нельзя говорить мужчине о своей ревности, чтобы он не заподозрил в тебе слабую нервную особу, недостаточно уверенную в себе. Мужчины не любят ревнивых женщин. Мужчины бегут от ревнивых женщин. Но заставить себя не ревновать мне никак не удавалось.

Порой я сомневалась, что он вернется из этой самой Москвы. Я еще раз попыталась завести разговор о совместном будущем, стараясь уверить его, что не стану ему обузой, что пойду работать и вообще займусь делом, что не боюсь трудностей. Это был, конечно, блеф. Трудностей я очень боялась. Если бы я их не боялась, то, может быть, вообще бы не собиралась замуж, начала собственное дело, сделала карьеру и обеспечила себя материально. Где работать в Москве, я тоже представляла себе крайне смутно, а поскольку опыта работы у меня вообще не было, то все еще больше усложнялось. Тем не менее желание следовать за Максимом и разделять его путь было искренним. Но и в этот раз он не захотел меня слушать.

– Ты пойми, – отмахнулся он, – эта затея еще вилами на воде писана, меня могут не отпустить, могут отказаться оплачивать учебу… И вообще до отъезда еще полгода, что ты поднимаешь шум раньше времени!

– Тогда не езди никуда и останься со мной, – попросила я.

– Всегда мечтал провести жизнь возле женской юбки! – разозлился Максим. – Вечно вы, женщины, пытаетесь опошлить самые благородные затеи! Знаешь, если из некоторых мужчин и получились отважные воины, путешественники и герои, то только потому, что они не поддались на женские слезы и слюни и не остались разводить кактусы на подоконнике. А я не желаю разводить кактусы, я врач и мое дело – служить людям.

Я тогда не поняла, что эта внезапная злость относится не ко мне, а к маме, просто я оказалась под рукой. Я ушла в слезах. Дня три отсиживалась дома. Думала, он меня потеряет, поймет, как я ему дорога и бросится извиняться. Но он не звонил. Я нарочно задерживалась после университета в читальном зале, чтобы он встревожился, когда придет меня встречать. Если бы у нас в общежитии был телефон, я сидела бы возле него. Но телефона не было, и я не отходила от окна, высматривая знакомую фигуру. Я рыдала в подушку, пугая себя тем, что все кончено, что его любовь оказалась короткой вспышкой страсти, что я ему не нужна ни здесь, ни в Москве, что я где-то недоиграла или переиграла и спугнула его.

С трудом я взяла себя в руки. Уговорила себя, что до его отъезда еще есть время и можно что-нибудь придумать. Постараться сильнее привязать его к себе. В конце концов, забеременеть. Но этот вариант казался мне слишком примитивным, и я пока отложила его. В любом случае, я решила больше не затрагивать болезненную московскую тему и попытаться снова стать идеальной девушкой – тщательнее следить за внешностью, быть милой, ласковой и разделять его интересы. Может, тогда он перестанет видеть во мне угрозу своим планам.

Поскольку Максим так и не появлялся, мне пришлось нарушить древний кодекс девичьей чести и позвонить самой. Он был спокоен и приветлив. Сказал, что рад меня слышать, и мы договорились пойти на неделе в кафе.

Разгоралась весна, пора любви и всеобщего возрождения, и я пообещала себе быть паинькой и ничем его больше не раздражать.

Я заканчивала учебу в университете. Вернее, учеба заканчивалась без меня. У меня просто не хватало моральных и физических сил принимать в этом хоть какое-то участие. Диплом, к счастью, был написан еще на четвертом курсе, до знакомства с Максимом, в несвойственном мне порыве энтузиазма, и нуждался лишь в незначительной доработке. В этом году я бы его просто не написала.

Это была самая тяжелая весна в моей жизни. Не из-за учебы. Если бы я еще уделяла внимание учебе, я бы просто сошла с ума. Отношения с Максимом выматывали меня, выжимали, как лимон. Он постоянно что-то выкидывал, я все проглатывала без ропота из страха потерять его, и это требовало зверских энергозатрат.

Из наших отношений ушло очарование первых недель. После того тяжелого разговора о Москве он словно очнулся и вспомнил, что у него есть другие дела, кроме меня. Я жалела, что дала ему передышку в несколько дней. За то время, что меня не было рядом, он успел переоценить свои приоритеты, и мне пришлось подвинуться с первого места. Я еще не знала, насколько далеко, но мое больное самолюбие требовало восстановления статуса. Я винила себя, что завела злополучный разговор о Москве, волей или неволей наведя мужчину на подозрение, что пытаюсь женить его на себе и разрушить планы, которые он вынашивал задолго до меня. Если бы я могла повернуть время вспять, я бы и не заикнулась о Москве. Дура, идиотка, ругала я себя, кто же навязывается парню в спутницы жизни после двух месяцев знакомства! Я его спугнула, спугнула, спугнула. Душевное равновесие не восстанавливалось.

Он работал, как истинный трудоголик. Он дневал и ночевал на работе. Мне стало ясно, почему он до сих пор не женился. Работа была его первой и единственной любовью. Вне работы не существовало ничего. Люди, трудившиеся вместе с ним, были ему дороже меня. Да, вечерами он приходил ко мне, приносил цветы, говорил о любви, но внезапно раздавался звонок сотового – и через пять минут, наспех поцеловав меня, он мчался в другой конец города.

– Неужели он настолько предан своему делу, что хочет раздать себя всего? – удивлялась моя мама. – Я видела в жизни немало хороших врачей, но если столь рьяно служить людям в двадцать шесть лет, то что от него останется к сорока?

Я размышляла о том, что останется от меня.

Ночные дежурства. Постоянные разговоры с друзьями о работе. Двойная нагрузка во время эпидемий гриппа, ОРЗ и черт знает чего еще. Раньше я думала, что эпидемии гриппа бывают только зимой. Теперь они казались мне внесезонными. Круглогодичными. Круглосуточными. Максим не приезжал вечерами. Он отменял свидания. Даже в наши все более укорачивающиеся встречи телефонными звонками врывались люди, пытающиеся вылечиться не сходя с дивана. Им нужен был срочный совет врача, они никак не могли подождать до завтра. Я ненавидела их всех – всех этих страждущих и болящих – за то, что они болели. Мне казалось, что они нарочно придумывают себе всякие хвори, чтобы отвлечь Максима от меня.