Олег Селютов - Сатурналии эры стабильности

– Это народ такой, сын. Раньше не было каст, а были разные народы: немцы, французы, русские… Евреи.

– Как наши касты? – Айвен стоял рядом и ждал, когда отец закончит чинить его велосипед.

– Ну, не совсем… К примеру, сейчас мы все в Государстве говорим на одном языке, а раньше у каждого народа был свой собственный язык. И даже свое государство.

– Правда? – с недоверием улыбнулся Айвен. – Как же они друг друга понимали? Ну, народы эти?

– Как? Ну, им приходилось изучать чужие языки.

– А у немцев трудный был язык?

– Я не знаю, сын. Мы давно забыли этот язык. Вроде как общего на все хватает.

– Жаль, – подумав, сказал Айвен.

Отец пожал плечами и надел цепь на звездочку. Крутанул рукой педаль. Механизм зажужжал, как потревоженное насекомое.

– Забирай свой транспорт! Иди, покатайся часок и домой, скоро обедать будем…

Айвен поднял велосипед, но почему-то не спешил уходить. Переминался рядом, теребя серебристый рычажок звонка. Хромирование местами облезло от пальцев и случайных ударов. Отец вопросительно поглядел на Айвена.

– Папа…

– Да, сын?

– А мать – кто она?

– Мать? – переспросил отец и потер переносицу. – Я не знаю. Я никогда не спрашивал ее об этом. Да и какая разница, Айвен? Ведь в наше время это уже ничего не значит. Ерунда это, забудь…

Айвен тогда молча поднял и укатил свой велосипед, а отец остался сидеть на крыльце, будто задумавшись о чем-то. Айвен до сих пор помнит, как оно все было. Как фото – невысокое бетонное крыльцо в три ступеньки, белая стена дома, на которой шевелится сложная резная тень от пыльного куста сирени, и отец на крыльце. Тогда еще не старый, седина только-только начала пробиваться, и большие загорелые руки, покрытые золотистыми волосками, лежат на вытертых коленях.

Интересная штука – память. Отец умер несколько лет назад. Да-да, четыре года прошло. Помнится, была поздняя осень. Это плохо, когда люди умирают зимой или осенью. Все как-то уныло, бесприютно.

«Рак поджелудочной железы, – сказал доктор. – Метастазы. Что ж теперь поделаешь? Возьмите себя в руки, держитесь». При этом отец долго, упорно лечился, но… Да и как упорно, по возможностям. Все уперлось в социальный статус и проклятые баллы. И ничего нельзя было сделать, ничего.

Мать день-деньской бегала по разным инстанциям, а в оставшееся время заполняла бесконечные формы, близоруко щурясь в потрескавшийся экран своего планшета. И Айвен тоже участвовал, если требовалась помощь. Но ничего у них не вышло, сколько ни бились. Когда стало понятно, что конец неминуем, отец поджал губы и лично подписал заявление на эвтаназию.

На следующее утро приехал врач в хрустящем халате и сделал укол. Положил на салфетку пустой шприц и безучастно отвернулся к окну. Громко тикали часы на стене. Отец закрыл глаза и умер. Врач поднялся, коснулся отцовского запястья и, отметив время смерти, поклонился матери:

– Примите мои соболезнования.

В тот же вечер отца кремировали.

Все случилось так быстро и просто, что Айвен даже не успел расстроиться, что ли. На следующий день он, как всегда, вышел на работу, зачем-то прихватив с собой небольшую картонную коробочку, в которой лежала стеклянная капсула с мелким серым порошком – прахом отца. Так и возил с собой эту коробку несколько месяцев, пока мать не попросила вернуть.

«Я немец, – подумал Айвен, утерев пот со лба. – Может быть, в этом знании и нет никакого смысла, но отец передал его мне. И я буду помнить об этом ради памяти отца. А когда у меня родится сын, я обязательно передам ему это бесполезное знание. Пусть оно ничего не значит, но если это знание как-то связывает нас всех – прадеда, деда, отца, меня, моего будущего сына и так далее – значит, это важно. Очень важно».

«Сын, – язвительным тоном повторил другой Айвен, – ты сначала женись, а потом уже о сыне думай». Он всегда приходит в такие моменты, этот другой Айвен. «Кстати, почему именно сын, а не дочь? У тебя в любом случае не хватит баллов на планирование. Да и вообще… Где у тебя баллы на брак? Нету!»

«Заработаю, – ответил Айвен и тряхнул головой, отгоняя надоедливые мысли. – Значит, отец, да… Отец был светлокожий, а мать совсем смуглая. Но и она из дальнобойщиков, конечно, а цвет кожи тут не при чем. Каста есть каста. А цвет кожи – это пережиток, не больше. Хотя бывает красиво».

Между тем припекало все сильнее. Солнечный свет жег руки, лежащие на рулевом колесе. Впереди возникла точка; она быстро приближалась, превращаясь в автомобиль и обрастая деталями. Наконец, встречная машина с ревом промчалась мимо, обдав Айвена горячей смесью запахов летней степи и выхлопных газов.

«Каста, – продолжал думать свою мысль Айвен – как бы беседуя с неким не очень умным человеком, которому приходится объяснять очевидные вещи, – да, я водила-дальнобойщик, как и мои родители, как и родители моих родителей – далеко в глубину времен. Мы водим большие грузовики, а наши женщины держат дом и рожают новых дальнобойщиков, смену. Бывает, конечно, что и женщины садятся за руль – если, например, в семье одни только девчонки, а замуж выйти так и не получилось. Что поделаешь, бывает. Ведь баллы нужны, без работы никуда. Баллы, баллы… Опять эти баллы – ну никак без них. Чем ты ни занимайся, что ни делай, все равно вернешься к баллам, святой Дизель их возьми».

На мгновение Айвен перевел взгляд: справа, под лобовым стеклом, маленький Рудольф Дизель 1 1 Рудольф Кристиан Карл Дизель – немецкий инженер, в 1897 г. изобрел дизельный двигатель. придирчиво глядел на Айвена сквозь очки, топорща седую щетку усов. Рядом с ним грустно хмурился святой Маркус 2 2 Зигфрид Маркус – немецко-австрийский инженер, изобретатель первого автомобиля с бензиновым двигателем. . Эти иконы когда-то принадлежали отцу Айвена, а до того – деду. Теперь они хранят Айвена.

Губы зашевелились сами собой, повторяя простые слова. Как всегда после дорожной молитвы, Айвен ощутил покой и тихую ровную радость. Машина стремительно неслась вперед и пожирала метры, как голодный механический монстр. Нет, не монстр, конечно, другое животное – доброе, хорошее. Но очень сильное. Буйвол, например. Или, может быть, слон.

Слон… Много лет тому назад Айвену довелось побывать в зоопарке и увидеть настоящего живого слона. Существо шевелило обвисшими ушами и все было какое-то грязное, пыльное, больное. Пусть довольно крупное, но жалкое. Такой слон совсем не понравился маленькому Айвену. Едва взглянув на него, Айвен утащил родителей к палатке с мороженым. Помнится, тоже было жарко, почти как сейчас. «Солнце… Утекает куда-то время, проходят века, а вечное солнце все так же встает по утрам и раскаляет степь, и сохнет от жара трава. Потом осенний ветер пригонит темные тучи, и будет лить дождь. А там и зима не за горами. И будет так повторяться снова и снова, а я буду гонять свою машину в Москву и обратно все по одной и той же однообразной степной дороге – до тех пор, пока могу держать руль. Да, у меня никогда не будет проблем с жильем и работой, потому что стабильность и забота о каждом гражданине, все такое. Но будет только так, установлено задолго до моего рождения, и никак иначе. Подумаешь об этом, и почему-то хочется на полном ходу крутануть руль – в любую сторону, и…»