Дима Босяченко - Две повести о страхе и любви

Леонид сдержал за зубами все слова. Сдержал в лице все эмоции и только кивнул, отведя полнящиеся злобой глаза.

Проведя весь день и ночь на работе, почти не спав, даже на какое-то время забыв о том, что он стал отцом, Леонид всё же пришел в себя к обеду и приехал в роддом в назначенное для посещений время. Несмотря на пограничное состояние, он не забыл все полагающиеся для таких посещений атрибуты – цветы, мятое лицо, нервические движения, глупые шутки.

Пустили почему-то не сразу, поморили прежде в коридоре. Время тянулось, на глаза давил сон.

– Можно! – вдруг услышал он чей-то голос, от которого вздрогнул и подпрыгнул, как кукла.

Она вышла из палаты и шла навстречу ему по коридору, пропахшем нарочитой химической свежестью, и несла ему какой-то белый сверток, который можно было счесть просто собранной в охапку простыней, если бы сверток периодически не подергивался. Он медленно двинулся ей навстречу, быстрее не мог – сердце и так уже колотилось, словно он только что пробежал марафон. За метр друг от друга они отчего-то остановились. На полу, как демаркационная линия их разделял серый межплиточный шов. Но, конечно, они этого не подметили. Они смотрели в глаза друг другу и улыбались, как умалишённые. Наконец, Леонид осмелился опустить взгляд на то, что держала в руках Алина, на нечто, что она хотела ему преподнести, как высший дар. Леонид окаменел. Линию переступила Алина. Приятно пахнуло грудным молоком.

– Привет.

Леонид не мог говорить. Розоватый, сморщенный малыш мирно дремал, вытянув губы, только что оторванные от груди.

– Посмотри, мне кажется, он сейчас похож на твоего отца, – улыбнулась она, – Помнишь ту старую черно-белую фотографию, где он маленький спит?

И Леонид зарыдал.

Таким его Алина еще никогда не видела. Выглядело это для нее настолько трогательно, насколько нелепо и тревожно. Словно грозная, холодная, но не преступная монолитная дамба, за которой ты был в безопасности ежесекундно без и малейших сомнений – дала крохотную течь, кривую трещину. Но как спать теперь, зная, что за одной трещинкой может потянуться паутина других, которые в любой момент сложатся в необратимое разрушение и неодолимый поток в мгновение всё снесёт и смешает в гниющее месиво.

Однако Леонид скоро встрепенулся, протер глаза, шлепнул себя по щеке, выдал тут же бодрый смешок и прицельно сверкнул своими глазами ей в глаза так, что изгнал ее страх почти далеко.

– Извини. Тяжелые дни. Нервы сдают. «Я так люблю вас! – сказал он честно, и премило обнял их, целиком спрятав всех во всеохватных объятьях.

– Ну, дай же мне его, наконец, подержать!

И она, конечно, дала. Помедлив в сомнении всего лишь долю секунды. Незаметно даже для себя.

Весь путь домой Гриша – так назвали сына, проспал на руках у матери, укаченный плавным ходом автомобиля. Леонид вёл предельно аккуратно, прямо как водитель сокрой помощи, на которого он за это и обрушился.

Чтобы не будить малыша, они обошлись беседой на языке взглядов с помощью зеркала:

«Ничего себе, ты даже взял отгул?» – издевалась она.

«Да, представляешь? И на целый день. И даже на ночь – до самого утра!»

Посмеялась уголками глаз.

Домой заходили, как воры, крадучись. Лёня шёл первым, предвкушая Алинину реакцию на приготовленный им сюрприз. Но не успели они войти в коридор, как в нос им ударила жуткая помесь из сладкого цветочного аромата весенних цветов и не менее сладкого запаха гнили.

Гриша проснулся, туту же исторгнул плач.

Включили свет. Квартира была заставлена тюльпанами всех сортов и оттенков. И всех их уже коснулось увядание, а иные так и вовсе почти сгнили.

– Что за дерьмо?

Леонид кинулся к одной вазе. Потом другой – в спальне и на кухне одно тоже. Все цветы умерли или полусдохли. Тогда Лёня почувствовал, что на минуту его спина покрылась потом – в квартире было адски жарко. Ребенок кричал на одной ноте, не переставая. Он готов был уже схватить одну из ваз с десятками бутонов и швырнуть её о стену, но вдруг задул сквозняк. Гриша умолк. И в тишине послышался Алинин тихий, родниковый смешок.

Леонид вернулся с кухни в зал. Алина открыла окно на распашку, малыш был в кроватке. В её руках – пульт от кондиционера.

– Нет, я, конечно, понимаю, что май в этом году выдался холодным, но зачем же в квартире тропики наводить?

Она снова засмеялась, теперь выразительней и смелее. Леонида отпустило.

– Чёрт возьми…. Алина, прости.. простите меня, я как лучше хотел. Отопление выключили, а в квартире дубак, я включил с утра, чтоб прогрелась квартира к вашему приезду, а потом Рома позвонил, я поднял кое-какие бумаги, заработался и забыл… Боже мой, как же можно было так налажать! Это от жары?

– Конечно, от жары. А кто выживет в таком пекле?

– Твою мать!

– Лёня!

– Прости…

– Кажется, ты права, я только на работе человек, а дома ни на что не годен.

– Лёня, да успокойся ты уже, всё нормально! Это даже экстравагантно, что ли. Такая декадентская выходка. Ты, наверное ещё и в тёплую воду поставил?

– Конечно! В кипяток. Говорю же, в квартире морозильник уже с неделю.

Алина засмеялась в голос.

– Дорогой, ты сделал, всё, чтобы они сдохли, как можно скорее!

Леонид подхватил её настрой и тоже расхохотался – кажется впервой за насколько месяцев.

Истратив все запасы смеха на сегодня, они обнялись.

– Дурной знак… – прошептал Леонид.

– С каких это пор ты веришь в знаки? – удивилась супруга.

– Не знаю. Просто неприятно как-то.

– Ой, не бери в голову! Но вынести на мусорку их стоит – запах у нас стоит так себе.

– Лучше бы шариков купил! Они не гниют… – бурчал Леонид, собирая в охапку цветы, а Алина всё хихикала, разбирая подаренные детские вещи – и было ей средь этих гнилостных цветочных миазмов всё равно тепло и приятно.

На следующий день коллеги на работе тоже устроили Леониду сюрприз. Пришли раньше него, что не так-то просто сделать, если ты не на ночном дежурстве. Развесили шары, оформили как могли ватман с поздравлениями – по-мужски коряво и примитивно, но от того искренне и смешно. Приобрели весь инфантильный набор – колпаки и гуделки, хлопушки. Шампанского, вместо водки и подарки для ребенка.

Естественно, Леонид не ждал. И вздрогнул, зайдя в кабинет, и как полагается, испугался. Но за обыкновенным испугом не пришел как обычно трогательный восторг, смех, слова благодарности.

– Вы, что, ополоумели что ли? У нас труп ребенка с отрезанным пальцем, а вы тут балаган устраиваете! А это что? – он схватил бутылку с шампанским, – Вы же знаете, я не пью! Тем более на рабочем месте. Совсем охренели уже!

– Лёня, ты чего? Такое ж дело…

– Дело? Вот дело, – Леня взял со стола кипу бумаг, – И мы его мусолим уже пол жизни! Об этом и только об этом вы должны думать в этих стенах. Всю вот эту вот хрень устраиваете ещё где-нибудь, а не здесь, когда на вас со стены десяток детских трупов смотрит! – гаркнул он, указав на фотографии с мет преступлений, прикреплённые к его рабочей доске.