Михаил Булатов - Кошкины слезы

© Михаил Булатов, 2019

ISBN 978-5-4496-2201-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Иногда я чувствую себя очень старым, будто мне тысяча лет, белки глаз растрескались, как фарфоровые блюдца, а в бороде пророс мох. Если мерить земными годами, то лет мне совсем немного. Эта оболочка, человеческое тело, в котором я живу, еще не начала распадаться на части. Но глаза, которые открывают мне двери в комнаты пустого и давно заброшенного дома, не врут. Эти глаза заполняются слепотой, как трюмы тонущего корабля. С моих ресниц осыпается пепел. Злой, едкий пепел городов, сгоревших дотла. Пепел костров, на которых сжигали людей. Я не люблю этот стылый полуслепой взгляд и стараюсь избегать зеркал. Даже бреюсь я последнее время наугад.

Я наполняю свой мир пряным дымом курительниц, запахами мелисы и шиповника, я глотаю густой и горький травяной настой, надеясь на то, что его вкус поможет мне заглушить собственную горечь. Если надеть на шею тяжелый камень и прыгнуть с моста, то станешь ближе к рыбам, но вряд ли сам превратишься в водоплавающее. Вся моя жизнь похожа на затянувшийся прыжок с моста. Я хотел бы научиться жить среди людей, но все мои попытки заканчиваются неудачей. Словно кто-то зашвырнул меня в этот красивый мир, как большой камень в песочный замок. Как бы камень не старался, он всегда будет чужим.

Я пробовал походить на людей, впитывая их привычки и знания. Я отражал людей в себе. Я уже говорил о том, что не люблю зеркала. Во мне, как в зеркале злого тролля, не может отразиться ничего хорошего. Единственное, что я умею делать хорошо, это складывать слова человеческой речи в предложения. Я понимаю, что мне вряд ли удастся сплести узор красивее, чем узор снежинки, годовых колец дерева или узор прожилок на древесной листве. Да к этому я и не стремлюсь, потому что из людей мало кто умеет читать сказки, написанные совершенным языком природы. То немногое, что я могу сделать для людей – это пересказать сказки ветра. Люди любят сказки, рассказанные на ночь. Потому что вся наша жизнь – это время, проведенное в ожидании вечной, непроглядной ночи. Баю-баюшки, баю, не ложися на краю…

***

На самом краю света стоит большой дом, в котором живут кошки. Они живут своей жизнью, ходят по опустевшим комнатам с хозяйским видом, справляют свои дела, где захотят, а ночами забираются на покатую крышу дома и оглашают всю округу протяжными кошачьими песнями, посвященными друг другу и небесным красотам. Звезды тихо покачиваются на тонких нитях лунного света, и тогда какая-нибудь из кошек подпрыгивает, и сбивает звезду с небосклона. Так уж устроены кошки: если что-то маячит у них под носом, то до этого «чего-то» непременно нужно дотянуться лапой. Звезда падает в заросший газон на заднем дворе, и если люди замечают, как падает звезда, они загадывают желания. Эти желания, как правило, сбываются.

***

Кэт и Крюгер сидят на подоконнике, окно открыто настежь, ноги выставлены наружу. Первый этаж, свалиться не страшно, но даже если был бы и девятый, эти двое вряд ли бы испугались. Кэт – если по-русски, Катя, просто в пионерском лагере почти у всех есть клички, даже у воспитателей. Крюгер свое прозвище заслужил из-за рук, они у него покалечены в пожаре, левая рука совсем нерабочая. В правой руке Крюгер зажал сигарету и задумчиво глядит на небо. Прямо над ними – созвездие Большого Пса, его особенно хорошо видно в южных широтах. Крюгеру пятнадцать лет, он уже совсем взрослый. Кэт – веснушчатая и кудрявая, она младше Крюгера на полгода. Вообще-то, девочкам после отбоя нельзя в мальчиковые спальни, но вожатые сегодня основательно загуляли. Еще бы им не загулять, как-никак, закончилась смена. Вещи заранее собраны и запакованы в рюкзаки, утром дети будут прощаться, оставлять номера телефонов, проливать реки слез, вожатые станут давать ценные советы и напутствия. Но это будет потом, а до утра еще полпачки сигарет и целое море молчания. Что тут говорить, когда и так все ясно? Кэт не выдерживает первой и говорит, что она будет писать письма. Крюгер только улыбается и вдруг шепчет:

– Смотри, падающая звезда! Загадывай скорее желание!

Кэт во все глаза глядит на падающую звезду, потому что видит такое впервые. Крюгер возбужденно трясет ее за плечо:

– Ну что, успела загадать?

– Угу – отвечает Кэт, – успела.

Кэт осторожно берет Крюгера за искалеченную руку. Крюгер вздрагивает – он не привык, что к его рукам кто-то прикасается. В траве стрекочут цикады.

– А ты успел загадать желание? – спрашивает Кэт.

Тот тихо смеется, затягивается сигаретой, и говорит.

– Успел, ага. Только мое желание очень смешное.

Они еще немного молчат, потом Кэт нетерпеливо толкает Крюгера локтем в бок, мол, а ну-ка признавайся, что загадал. Крюгер вздыхает, и говорит:

– Вообще-то, о загаданных желаниях нельзя рассказывать, иначе не сбудется. Но у меня желание настолько дурацкое, что, наверное, можно. Не желание даже, а так…

Кэт морщит нос, в который попал сигаретный дым, и обзывается:

– Вонючка. А ну-ка, колись, что за дурацкие желания у тебя в голове?

Крюгер только вздыхает:

– Я подумал вдруг, а как было бы забавно, если бы мы были не людьми, а кошками. Жили бы тут в свое удовольствие, и… – Крюгер сделал вид, что он очень заинтересован состоянием своих кед, вместо того, чтобы закончить фразу «и никто бы нас тогда не разлучил». Но ему показалось, что скажи он это вслух, то это прозвучало бы совсем фальшиво.

Кэт смеется, болтая в воздухе босыми ногами:

– Ну, ты придумал! Кошками мы бы стали, как же…

Крюгер насупился:

– Сама-то ты, небось, что-то очень умное загадала, да?

Кэт внезапно стала серьезной:

– Я, вообще-то, загадала, чтобы эта ночь никогда не заканчивалась.

***

На самом краю света стоит большой дом, в котором живут кошки. Они живут своей жизнью, ходят по опустевшим комнатам с хозяйским видом, справляют свои дела, где захотят, а ночами забираются на покатую крышу дома, и поют свои песни звездам и луне.

Он порой чувствует, как несказанные, человеческие слова распирают широкую грудь, собираются грозовым облаком в легких, готовых прорваться ливнем. Вдыхает, размыкая сухие губы, и обнаруживает в гортани пустоту, подобную иссохшему колодцу. Молчание заполняет его, как жидкое олово железную форму, и льется дальше. Он разрывает ночь, в которой с ним уже нет хозяйки, сиротливым лаем, но перестает слышать себя и захлебывается молчанием.