Андрей Прокофьев - Возле кладбища: одинаковые люди

Я старательно обживал дом, наводил порядок во дворе, что-то перекладывал, что-то выкидывал, бывало, что-то откладывал. Затем старательно обновлял покраску, ремонтировал забор, с ним и ворота, и часто сильно уставал. Чувствуя, что моя усталость, подобна заслуженной истоме, и ничего кроме удовольствия принести не может. Она и не приносила – она была на моей стороне, и не один раз, сидя на крыльце, я понимал, что странным образом, чем-то непонятным, но я счастлив здесь и сейчас, сидя напротив чужого брошенного дома. Видя снующих туда-сюда бродячих дворняг и слушая, как о чем-то своем, непонятном для меня, завывает временами ветер в пределах давно уснувшего, притаившегося старого городского кладбища…

…Его закрыли давно, пяти лет не хватало до полувекового юбилея, с того времени. Об этом я узнал гораздо раньше, чем впервые решился посетить само кладбище. Виновницей моего просвещения стала соседка бабушка Мария, которая частенько ожидала меня возле нашего общего, немного кривоватого забора, чтобы хоть с кем-то поговорить. Рассказать она могла многое, а я к своему стыду, был совсем не против, узнать что-то интересное и не стеснялся задавать вопросы, которые казались необходимыми для составления куда более объемной картины. Впрочем, как уже понятно из написанного выше, бабушка была только рада подобному развитию событий, потому что давно жила одна и уже редко позволяла себе отправиться в гости к своим подругам старушкам, которых у неё оставалось двое, и которые жили в нашем же районе, но в силу почтенного возраста уже не могли просто, как во времена ушедшей молодости, взять и прийти в гости. То же самое касалось и моей соседки, и хоть выглядела она для своих девяносто лет очень хорошо, но расстояние в полкилометра уже не выглядело легкой, беззаботной прогулкой, от того мой интерес к давно забытым историям, был для бабушки Марии если не манной небесной, то своеобразной отдушиной точно. Я же просто впитывал в себя объем новой, незнакомой информации, которая касалось очень уж многого, уходила глубоко в толщу лет, затем возвращалась к более знакомому времени и частенько находила общий знаменатель в виде все того же старого городского кладбища.

В его пределах продолжали существовать давно ушедшие отсюда люди. Там обитали все воспоминания о них, там они проводили дни, там они коротали ночи, и лишь изредка пересекали отведенную черту – границу, чтобы удовлетворить любопытство кого-то вроде меня, на меня похожего. Затем воспоминания старались как можно быстрее вернуться назад, спрятаться между деревьями, затаиться в густых зарослях высокой травы, которая местами была в два раза выше старых, давно некрашеных оградок, и снова ждать…

…Когда их вновь позовут на свободу. Они же не ощущая ни малейшего сопротивления, в одно мгновение оставят позади себя черту – границу, пролетят старенькие ворота, белую каменную беседку, вырвутся на простор, помчатся туда, где их кто-то ждет. Жаль, что все реже эти кто-то в них нуждаются, и очень уж редко воспоминаниям удается быть необходимыми, и все чаще и чаще остается им обитать в пределах отведенной для них территории. Шептаться друг с другом, иногда с тем самым ветром, который по ночам налетает со стороны железной дороги, что почти все время остается пустой, и этим похожа на смешанный лес, который находится прямо за ней, а он частенько о чем-то своем разговаривает с кладбищем, с помощью уже хорошо знакомого ветра. А иногда помогают им птицы, но не вороны, что облюбовали кладбищенские деревья, а маленькие, юркие снующие то туда, то сюда. Еще ночные, от того редкие, всегда пугающие своим голосом тех, кто по совершенной случайности оказался в поздний час если не на кладбище, то где-то рядом, хотя бы возле моего дома, который граничил, что с кладбищем, что с ветром, что с лесом, что и с воспоминаниями, которые виделись мне прямо на поверхности огромных труб. Они смотрели на меня, они от чего-то мне сочувствовали и, без всякого сомнения, хотели, чтобы и я не забывал о них, смотрел на них, думал о них, засыпая в любую из ночей, когда они неспешно и очень осторожно спускались с труб теплотрассы, подходили к забору, затем к дому и к окнам, после и к моей кровати. Но они не будили меня, они лишь хотели, чтобы я всегда оставался их благодарным почитателем…

…Только вот не все из них, но об этом позже. А пока о моем первом визите на соседнюю территорию, и о странной встрече…

3.

Намного позже я пытался отыскать причину, мотив, по которому в тот обычный вечер, ничем не отличающийся от своих собратьев, которые имели место всю прошедшую неделю, решил отправиться на старое кладбище. Получалось так, что мотива не было, зато точно помню, что было воскресенье, и завтра с утра мне предстояло совершенно привычным образом отправиться на работу. Кажется, что об этом я думал, куда больше, чем о цели своего ознакомительного похода. Вроде на работе предстояло что-то важное, но оказалось, что по-настоящему важное ждало меня в другом месте, в том месте, о котором я старался не думать вовсе, а лишь хотел посмотреть, хотел убить редкое свободное время, и совершенно не представлял, что делаю первый шаг к тому, что очень скоро изменит всю мою жизнь раз и навсегда.

Но обо всем по порядку.

Чтобы попасть на кладбище, мне было нужно сделать небольшой крюк или лезть через хорошо знакомые трубы. Естественно, что я выбрал первый вариант и спустя три-четыре минуты подошел к центральному входу. Какой-либо вывески или обозначения на входе, как я и предполагал, мне обнаружить не удалось. Зато весь путепровод, избавляющий дорогу от тех же магистральных сетей отопления, был завешан кустарными проспектами рекламы. Из которых можно было узнать, где рядом и недорого можно помыть автомобиль, поменять на нем же аккумулятор, следом обзавестись новыми стойками. Необычным показалось, что всё здесь касалось лишь автомобильной тематики, как будто и не существовало других тем, впрочем, следующей мыслью я похоронил эти размышления, какая, в конце концов, разница.

А вывеска или план-схема всё же была, но значительно глубже, уже внутри территории, возле каменной беседки, которая по счастливому стечению обстоятельств, сохранила в своем периметре деревянную лавочку. Только с лавочки схему было не видно, зато можно было хорошо разглядеть металлические ворота, и от чего-то при их покосившемся виде, в голове настойчиво рождалось странное, неоспоримое утверждение: если кому-нибудь, когда-нибудь, в сознание постучится диковинная мысль, – закрыть эти самые ворота, то из этого ровным счётом ничего не выйдет. Слишком сильно покрылись ржавчиной петли, ничем не отличались от них столбы, непролазная трава, смешанная с незаконной свалкой мусора, перекрыла одну воротину на добрую половину метра.