Полина Репина - Партия длиною в жизнь

– Спасибо, сказал Эрлай, – но выполни одну мою просьбу. Расскажи посетителям о композиции так, как я тебе только что. Слово в слово.

Гуансюй легко пошёл на это, и буквально на днях произведение было представлено публике. Вскоре ранним утром Эрлай отправился к ближайшему киоску, чтобы купить свой любимый «Полёт». Он светился изнутри, но вовсе не надеялся на освобождение: он очень сомневался, что Гуансюй повлияет на мнение Мейхуня, а тот, в свою очередь, переубедит представителей государственной власти. Эрлаю было радостно оттого, что его мысли станут частью души других людей, и они задумаются о том же, что и он: дело уже было сделано, и больше не было для Эрлая причины бояться себя. Но когда он открыл газету, он был поражён: смысл его произведения был страшно искажён. Плод в руке Сунь Укуна, по словам Гуансюя, обозначал уверенность героя в достижении успеха; рука Будды была представлена как жизнь героя, «которую он умеет планировать, и она у него как на ладони». Гора якобы символизировала препятствия на пути к цели, а книгу герой якобы показывал своим родным детям, ведь она содержала секрет богатства и известности. Гуансюя в конце называли «новой звездой на скульптурном небосклоне».

Эрлай порвал газету; он плакал каждый день и успокоиться не мог. Он не знал, как пережить повторное предательство человека, которого он простил, так как по-прежнему считал своим другом. Вдобавок приближался суд, и дни тянулись для юноши всё труднее и медленнее. Чтобы развеяться, он отправился в парк; он сидел там совершенно один, но вдруг услышал громкий женский голос: «Эрлай!!!» Очень удивлённый, юноша отправился к выходу. На него смотрела Уцзифей – такая же прекрасная, как в день помолвки с Гуансюем, но в то же время – какая-то другая.

– С Гуансюем всё кончено, – прошептала она, – я развернулась и ушла, когда сказала ему всё прямо в лицо. А Сунь Укун чудесен. Вот только почему ты должен так страдать?! Я люблю тебя.

После этих слов Эрлай поцеловал её, чего до этого момента не сделал бы никогда. Девушка пошла домой вместе с ним; они провели неразлучно трое суток – она даже не появлялась дома. Эрлаю казалось, что в ней не было прежней фальши и актёрской игры: она была с ним совершенно искренней. Эрлаю думалось, что она страдала из-за его несчастья гораздо сильнее, чем он сам; он полюбил именно такую Уцзифей, какой она была на самом деле. На четвёртый день они всё-таки расстались – Уцзифей поехала к родителям и обещала вскоре позвонить. Но на следующий же день Эрлай понял, что очень соскучился, и отправился к ней домой. Он позвонил в звонок, но тут его буквально оглушили громкие голоса в квартире – Уцзифей и её отца. Юноша услышал то, чего никак не ожидал услышать.

– Как ты могла порвать с Гуансюем! – с надрывом кричал Мейхунь. – У вас же всё отлично складывалось! Ты подставила меня: между прочим, он собрался уволиться с работы! Где я найду такого исполнителя, как он?!

– Ничего, невелика птица. Ты знаешь, что не он автор Сунь Укуна?

– А кто же, по-твоему?!

– Эрлай.

– Откуда тебе об этом известно?!

– Неважно; важно то, что я встречаюсь с ним. Мы признались друг другу в любви. Я поддерживаю его, и ему стало гораздо легче. Я хочу его освобождения.

– Даже не рассчитывай на то, что я буду выгораживать его на суде! – взревел Мейхунь. – Мне ещё дорога моя репутация.

– От тебя ничего не требуется; я заставлю его отказаться от своей веры и своих взглядов в искусстве. Он послушает меня, и когда он публично произнесёт это в зале суда, его освободят. Я уже серьёзно влияю на него; под моим воздействием он будет изготавливать то, что в нашем обществе поощряется, а не порицается, и он добьётся огромных высот.

– Но зачем тебе жизнь с этим чудаком, когда у тебя такой отец, как я? – недоумевал Мейхунь.

– Вам, мужчинам, явно недостаёт интуиции: в людях вы разбираетесь плоховато. Я ничего не понимаю в ваших творческих порывах и воздыханиях, но знаю, что реакция масс на то или иное событие всегда очень показательна. Сунь Укун был всеми воспринят на «ура», разве не так? Да что там и говорить: он гений. То, к чему ты шёл, папа, долгие годы, для него вопрос двух-трёх лет. Тебе и представить трудно, что такое стать женой гения! Это не сравнимо ни с какими деньгами. Ах, как обо мне начнут писать! А как живо обсуждать! – Уцзифей развязно расхохоталась. – А я смогу воспользоваться этим, смогу!!!

Тут Эрлай позвонил ещё раз, и Уцзифей вмиг прекратила хохот и осторожно пошла открывать. В глазах у юноши потемнело – он чуть не упал без чувств; но, увидев её, он, сдерживая слёзы, сказал, что больше не хочет её видеть, и скрылся в лестничном пролёте. Она кричала и звала, побежала вниз – но не догнала. Жизнь для Эрлая померкла в тот страшный день.

За день до суда Эрлай вышел на улицу без какой-то конкретной цели; он свернул в тёмный переулок и больше не сознавал, где он. Очнулся юноша через неопределённое время в помещении, которое было ему знакомо: это оказалась квартира Мейхуня. Всюду были осколки разбитой посуды: кто-то учинил здесь неслыханный погром. Над Эрлаем склонился странный человек в белом халате.

– Кто Вы? – спросил Эрлай.

– Я сотрудник психиатрической клиники, – был ответ.

– Как я сюда попал, и что здесь произошло? Кто это сделал?

– Вы.

– Я?! Не может быть! Позовите господина Мейхуня. Где он?!

– Он сейчас спит; вообще сейчас его лучше не трогать, особенно Вам.

– Это ещё почему?! Что всё это значит?!

– А Вы не помните, зачем сюда приходили?

– Я не приходил сюда.

– Господин Мейхунь отмечал свой семидесятилетний юбилей, и Вы вошли сюда незаметно вместе с одним из приглашённых. Здесь собралось много народу, и Вам удалось незаметно прокрасться через гостиную в спальню; там была женщина. Вы задушили её – она умерла. Потом Вы с бешеными глазами ворвались обратно в гостиную и стали разбрасывать предметы, колотить посуду, пока не приехали мы и не сделали Вам укол.

– Какая женщина?! Я никого не убивал!!! – кричал юноша в ужасе.

– Дочь господина Мейхуня, – сказал врач и открыл перед Эрлаем дверь спальни.

На кровати лежала Уцзифей: она показалась юноше особенно прекрасной. Эрлай был уверен, что она спала; он начал трясти её, бить по холодному лицу, чтобы она проснулась; он даже пытался вдохнуть в неё воздух. Когда Эрлай понял, что всё бесполезно, он стал кричать, что ненавидит себя, и колотить себя в грудь. Он понял, что серьёзно болен, но остановиться был не в силах. Тут подошли двое мужчин и повели его куда-то; какое-то время Эрлай сопротивлялся, но потом впал в беспамятство – на долгие годы.

Прошло тридцать пять лет, и многое в стране переменилось: произошёл переворот, и после него все превратились из убеждённых атеистов в «пламенно религиозных»; стало модно выставлять это напоказ, ходить в храм целыми семьями и при случае поучать других. Это было смешным подражанием верхам общества, в котором на самом деле не было и доли истины. Приближалось Рождество – праздник, который в последнее время отмечался особенно напыщенно; все двинулись на службу, изображая верующих, чтобы соседи и друзья не сказали о них плохо. Отправился туда и двадцативосьмилетний журналист Шоучжень. Шоучжень писал статьи по истории христианских соборов и монастырей, статьи о паломничествах, знакомился с людьми-отшельниками и рассказывал об их жизни. Он действительно любил своё дело, хотя никогда не считал и не называл себя истинно духовным человеком. В ту ночь он собирался брать интервью у духовного лидера страны – двадцативосьмилетней Цзюго Нуронг. Она происходила из семьи настоящих праведников: её отец тоже раньше занимал этот пост, а мать руководила приютом для инвалидов и бездомных, и занималась этим до сих пор. Шоучженя тянуло ко всему возвышенному, и Цзюго Нуронг он считал эталоном в духовном плане; его ожидания подтвердились, когда он впервые увидел её не по телевизору. Она больше походила на ангела, а не на человека: духовный лидер была очень невысокой – около ста сорока сантиметров; у неё были белые кудри и чистые голубые глаза. Всё богослужение она говорила и пела своим очень высоким голосом, который всем проникал в душу. Так получилось, что интервью, которое молодой человек брал у неё по долгу службы, переросло в более серьёзное знакомство: она рассказывала ему о прекрасных отце и матери, об их семейных традициях; Шоучжень думал о том, как же ему, среднему человеку, далеко до такой преданности вере. Со временем, когда у Цзюго находилось свободное время, они стали общаться. Каждый раз она рассказывала Шоучженю о том, что наблюдала ежедневно: как люди один на один рассказывали ей о своих грехах. Жизненные ситуации были разными, но эти люди не совершали ничего ужасного: конечно, иногда они были резкими, нечестными, критиковали других, сомневались в том, что есть вечная жизнь. Цзюго прощала их, но всякий раз необыкновенно возмущалась их, в общем-то, обыкновенным поступкам. Шоучжень каждый раз думал о том, какой же она неиспорченный и чистый человек.