Амирхан Еники - Повести и рассказы
- Название:Повести и рассказы
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:2019
- Город:Казань
- ISBN:978-5-298-03890-4
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Амирхан Еники - Повести и рассказы краткое содержание
Повести и рассказы - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
Бадретдин, подняв свой сундучок, поспешил в дом. В дверях дома появилась женщина, только она почему-то повернула назад. Это, наверное, была мама Бадретдина, и нас удивило, что она, показавшись в дверях, не вышла к нам навстречу.
Пока распрягали лошадь, Бадретдин вынес из дома ведро воды, ковшик и полотенце. Мы, стоя на траве, помылись, поливая друг другу из ковшика. В голову пришла мысль: «Кумгана [4] Кумган – кувшин с носиком, ручкою и крышкой, рукомойник.
, видно, у них нет».
У нас не находилось ни слов, ни смелости как-то беспечно это обсуждать. Однако сам Бадретдин был спокоен и не показывал никакого смущения или стеснения.
Мы умылись и, поздоровавшись, вошли в дом. Отец Бадретдина, стоявший в сторонке, очень просто сказал: «Давайте, шакирды!»
Темноватая внутренность дома так же, как и его внешняя часть, была изношенной и старой. Однако, как бы он ни был изношен, его брёвна оставались всё ещё жёлто-коричневыми, а видавший виды, истоптанный пол был очень чистым… Основную часть дома занимало большое саке [5] Саке – большие нары, лавка (в крестьянской избе), ночью служившая кроватью, днём обычно, сидя на нём, пили чай, трапезничали.
, покрытое сукном, две табуретки, одна скамья и возле печи стояла ещё одна тумба для сидения. Вот и вся обстановка дома. Возле печи повешена старая тряпичная занавеска, оттуда слышно, как кто-то щиплет лучину.
Первый человек, кого мы увидели, войдя в дом, был сидящий в центре саке старик, он сидел очень прямо, уставившись взглядом в стену. Он был, как Хозур Ильяс [6] Хозур Ильяс – легендарный пророк, по преданию, испивший «живой воды» из источника жизни и обредший вечную жизнь; появляется в образе нищего, пастуха или путника, даёт добрые советы, дарит богатство или указывает место клада.
, с белоснежной бородой и в белой одежде, и только на голове у него была превратившаяся в блин чёрная тюбетейка.
Мы протянули руки, чтобы поприветствовать его. Дед не шелохнулся. Бадретдин поспешил сказать:
– Дедуля, шакирды с тобой поздороваться хотят.
– А, вот как! Да благословит вас Всевышний! – оживился дед и протянул нам свои сухие, большие, жёсткие руки.
Глаза его, хотя и открыты, но были полностью слепыми. Мы, присев, помолились, затем, по-ученически положив руки на колени, примолкли. Начать разговор нам самим, естественно, было трудновато, как будто кто-то постоянно связывал язык. Но, удивительное дело, хозяева и сами были безмолвны. Мы очень быстро почувствовали, что в этом доме много не говорят. Дед, застывший с прямой спиной, погрузился в свой внутренний мир. Бадретдин ходил туда-сюда, словно хотел сказать что-то, но не мог найти слов. Его отец немного посидел на тумбе у печи, разглядывая нас, затем принялся накрывать на краю саке чай. Постелил старенькую льняную скатерть, достал с карниза печи три чашки, у которых ручки либо были приклеены замазкой, либо уже отсутствовали, маленький нож, сделанный из косы, половину завёрнутого в тряпку каравая хлеба, молоко в деревянном ковшике.
Бадретдин достал из своего сундучка пару горстей сахара и высыпал их на середину скатерти. Вскоре за занавеской кто-то тихо сказал: «Сынок, готово!» Бадретдин вынес оттуда самовар, у которого и носик, и ручки были залатаны оловом.
Затем Бадретдин велел нам сесть на саке, скрестив ноги. После этого была подана яичница в сковороде на треножнике. Мы к еде не притрагивались, ожидая, когда сядут хозяева. Однако дедушка не двинулся с места, а дядя не встал со своей тумбы. Тогда Бадретдин повернулся в сторону занавески и очень мягко сказал:
– Мама, выйди уж, сама разлей нам чаю!
– А папа? – тихо спросили из-за занавески.
– Папа? Нет, лучше ты сама, – ответил Бадретдин, как-то искренне упрашивая.
За занавеской помолчали, затем к нам вышла женщина в льняном платье и надетом поверх него таком же фартуке, в лаптях и чулках и, прикрывая краем ситцевого платка лицо, и, опустив голову, села за самоваром.
Когда я взглянул на неё, моё сердце содрогнулось. Вернее, не скрывая скажу, меня пронзило чувство брезгливости: и лицо, и глаза несчастной женщины были полностью изуродованы следами когда-то перенесённой оспы. Это трудно описать, язык не поворачивается, но не могу не сказать, что левый глаз у неё полностью был прикрыт, а правый так уродливо увеличен, что в этом, смотрящем сквозь завесу слёз, без ресниц и без бровей глазу изнутри как будто отражалась вся душа бедняжки. Можно сказать, что этот незакрывающийся, в грустных слезах глаз – единственное зеркало её оголённой души!
После пережитого чувства брезгливости и жалости в голову пришла мысль: как это Бадретдин осмелился показать нам свою несчастную мать? Мы ведь обычно стараемся не показывать своих больных и уродливых родственников. Даже мать, будь она вот такой, не осмелились бы, постеснялись бы показать чужим. Бадретдин совсем не видит этой сложной ситуации, или не понимает? Или, видя и понимая, умеет глубоко прятать?
А женщина между тем, разлив чай по чашкам, протягивала их нам, пряча при этом лицо за самоваром. Мы, не поднимая головы, молча принялись пить чай. А Бадретдин угощал нас:
– Давайте, шакирды, пейте чай, кушайте! – И хоть бы тень ожидаемого мной смущения или стыда была заметна в его голосе!
Попробовав яичницу и выпив по две чашки чая, мы прикрыли свои чашки. Бадретдин, незаметно вздохнув из-за бедности угощения, резко встал на ноги и сказал:
– А давайте я покажу вам свои книжки, – и, сняв с небольшой полки у окна связку книг, дал нам.
Мы, обрадованные этому появившемуся занятию, начали их рассматривать. Здесь была пара романов из новой литературы, четыре или пять сборников стихов. Несколько сильно истрёпанных книг: «Молодой парень», «Подражания», «Лейла и Меджнун», «Герой-убийца» и пара учебников на арабском и фарси. Мы, чтобы провести время, просмотрели их, поговорили об этих книгах, какие из них прочитаны, какие – нет, интересные или не очень.
– У меня ведь для вас, однокашники, есть ещё кое-что интересное, – сказал Бадретдин и достал с полки маленькую скрипку.
Это была самодельная, некрашеная, плохонькая скрипка.
Мы удивлённо спросили:
– Откуда она у тебя?
– Сам смастерил, – ответил Бадретдин и начал настраивать неотчётливо звучащие струны.
О том, что он играл на кубызе и бренчал на мандолине, мы уже знали. Но скрипка!..
– Эй, Бадретдин, почему ты раньше это скрывал? – спросили мы. – Мог бы поиграть для нас на скрипке Сагита в медресе!
– В присутствии мастера прячь свои руки, – сдержанно улыбнулся Бадретдин.
Он долго и мучительно настраивал эту месяцами не тронутую скрипку. В это время я взглянул на его маму: материнский взгляд на сына-шакирда был наполнен такой большой любовью, идущей из глубины души, она сидела, околдованная счастьем, растворённая в нём, позабыв обо всём на свете. Я словно вздрогнул сердцем и телом. Понимаете ли вы, можете ли себе представить – в этом взгляде единственного, широко распахнутого глаза отразилось присущее не только одному человеку, но и всему, что имеет душу, восхищение и безграничная радость, несказанная гордость от созерцания чуда, сделанного своими руками: ведь она родила этого ребёнка! Она выкормила его своей грудью! Она – мама этого стройного юноши! Мама шакирда, будущего учёного человека… К глазам невольно подступили слёзы, и я опустил голову.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: