Валерий Шаханов - Основоположник

– Мы будем вынуждены принять развилочные решения, – громом среди ясного неба прозвучало из мощных динамиков.

От удивления Брунет раскрыл рот и растерянно оглянулся по сторонам. Он точно знал, и мог зуб дать – да что там зуб! – голову отдать на отсечение, что слов таких в тексте не было. Три дня Митрофан лично вылизывал выступление, шлифовал каждую фразу. Бесконечно согласовывались подходы, концепция, тональность митинговой речи. О принятии именно «развилочных» решений условились до поры до времени не заикаться. Эффектная заготовка должна была стать неприятной неожиданностью для власти, секретным оружием оппозиционеров против бездарно правящей властной верхушки. И вот теперь вся конспирация в одну секунду пошла псу под хвост. Налицо были оппортунизм и предательство.

Идеологический стержень партии хрустнул: у Брунета что-то окончательно надломилось внутри. Он вмиг ощутил себя брошенкой, у которой перспектива обещанной свадьбы вдребезги разбилась о нежелательную беременность.

Как частенько и происходит с несостоявшимися невестами, у Митрофана вначале родилась мысль уйти в религию, но, никогда не спавший внутри него стойкий и изворотливый политик предостерёг от опрометчивого шага, призвал не сдаваться и продолжить борьбу в рядах партии державников-почвенников Геннадия Погорельца.

Оскорблённый идеолог сорвал с шеи желтый шарфик, единственное, что его теперь связывало с прежними товарищами, швырнул маркую тряпицу на сырой асфальт и двинулся в толпу: навстречу новым соратникам.

Завидев Митрофана, люди радостно возбуждались. Те, кто был посмелей, спрашивали у него про спецвойска, якобы переброшенные для усиления с плато Устюрт; кое-кто интересовался датой окончательного разгрома мира насилья, биржевыми ценами на энергоресурсы и ещё чем-то, что на тот момент казалось им важным, животрепещущим, требующим немедленного прояснения. Не на всё теперь у Брунета находились ответы.

Несправедливый и болезненный удар достался дипломированному политологу и от сумасшедшего Семёна, неожиданно вынырнувшего из плотных шеренг. Дурачок держал в руках подобранный где-то желтый аксессуар, размахивал им и надрывно выкрикивал:

– Пойитические пыаститутки… Давой азвивочные ишения!

Брунет сгорбился и решительным движением запахнул лицо воротником старомодного кашемирового пальто. Обида гнала его туда, где можно было затеряться среди рядовых членов общества. Он уже готовился слиться с толпой, когда за спиной раздался зычный и давно знакомый голос Погорельца:

– Что, Митрофан, конспирируешься? В народ-то вышел охотку потешить или заданий такой получил?

– А-а, Геннадий! Господь мне тебя послал, – обрадовался Брунет, не заметив, что за последние полчаса уже в третий раз всуе поминает Творца. – Тебя, тебя ищу, дорогой мой. На тебя уповаю. Есть важные вопросы. Обсудить надо.

– Что за спешка? Потом обговорим. Эвоно! Ты посмотри-ка, ваш чудик нарисовался.

Митрофан Дадашевич всем телом повернулся в сторону, куда пальцем показал Погорелец. На сцене к микрофонам подходил Маркин. На ходу он что-то выкрикивал, стараясь сбросить с себя пуховик. Под зимним утеплителем скрывалось обнаженное тело артиста с накинутыми на плечи широченными, как у цирковых клоунов, подтяжками. Помочи держали непомерно большие брюки, у которых на месте традиционной ширинки неожиданно начал надуваться продолговатый, похожий на кабачок, воздушный шар.

– Прикольно, – послышалось рядом.

– Не прикольно, а круто! – горячо возразил другой юный голос. – Жжет, чувак, конкретно! Я тебе говорил про него. Ну, помнишь? Иосиф Маркин! Его реверсисты сейчас всюду пихают. Ты чего! Считается живой легендой, нашим Энди Уорхолом.

– А Ворхыл кто такой? – прозвучал простодушный вопрос.

– Деревня. Ты ещё скажи, что и про «Пусси раэт» ничего не слышал. Энди Уорхол это…

– Такой же засранец, как и ты, – заорал Брунет.

Ему стало нестерпимо обидно за своё же неосторожное сравнение, которое когда-то вырвалось у него по пьянке, и разгуливало теперь само по себе без указания на первоисточник.

– Да если вы хотите знать, то этот Маркин ваш любимый – совсем не Маркин. Нейзильбер его настоящая фамилия, – соврал идеолог, – Нейзильбер!

Митрофан захохотал отрывисто и зло, словно из последних сил нёс он эту тайну, а теперь, освободившись от неё, чувствовал не облегчение, а ещё большую тяжесть, но уже по причине того, что не сделал признания раньше.

Поклёп на кумира заставил юношу взбунтоваться:

– Вы фашист и клеветник. Маркин глубок и символичен. Он, реально, наш Энди Уорхол, – дрожащим от волнения голосом прокричал мальчишка. – Его поймёт только тот, кто сам не кривит душой. А вы, вы – злобный карлик, лузер…

На этих словах Брунет с кулаками бросился на мальца, но Погорелец быстрым движением схватил идеолога за пальто и притянул к себе.

– Ну что ты на ребёнка прыгаешь, заполошный? Они же – дети, – попробовал пристыдить почвенник тяжело дышавшего в его объятиях Митрофана. – Горяч ты, Дадашевич, ей богу. Аки ялдан у необъезженного коня. Ты, лучше, посмотри, что там ваш чудило вытворяет.

На сцене Маркин продолжал куражиться, и ни в какую не хотел уступать место следующему оппозиционеру.

– Эге-ге-гей! – кричал он в толпу. – Нас не заморозить! Нас не сломить! Мы голые, мы свободные! Подлая власть только делает вид, что мы ей интересны. Что она может видеть этими зенками? – прокричал разгоряченный артист, развернулся спиной к толпе и резко нагнулся: через прорехи в брюках на людей взглянули две холёные ягодицы с нарисованными на них глазами.

Общество заволновалось, нарастал гул и неодобрительный свист. Но артист ничего не хотел замечать. Он явно затягивал выступление: перебарщивал с импровизацией, выписывал такие коленца, которых Митрофан не видывал от него даже на закрытых концертах. На пойманном кураже солист дважды в прыжке вскинул в сторону ноги, что было явно лишним и простительным разве что для конкурса на каком-нибудь Евровидении.

Перед третьим прыжком Иосиф большими пальцами оттянул эластичные шлейки подтяжек в надежде при приземлении щёлкнуть ими по обнажённому торсу. Однако уже на взлёте он случайно задел ногой ближайшую треногу из-за чего намеченный полёт пошёл по неправильной траектории. Падающая стойка повалила следующую, та ещё одну, рассыпая по деревянному настилу гирлянды из микрофонов. Площадь огласилась громовыми хрипами и треском.

На позорный провал ставленника партии Митрофан никак не рассчитывал. Он хотел, чтобы Иосиф в революционном порыве вскинул руки, бросил вверх блестящие конфетти и произнёс основополагающий тезис реверсистов: «На службе у народа». Только такое могло запомниться людям навсегда.