Григорий Аркатов - Перпендикулярность

– Смотри, – сказал я той, что была со мной, – по этой лестнице мы сможем спуститься на нулевой этаж.

Сказать было куда проще, чем сделать. Вся лестница была обильно изгажена кусками растерзанной плоти и залита растекшейся кровью.

– Что здесь случилось? – прошептала Вика.

– Не знаю, – ответил я, – но начинаю догадываться.

Пройдя лестницу до конца, мы обнаружили Акимыча, пригвожденного к двери тремя штырями. Металлическая арматура, несомненно, была заимствована из комнаты «экспериментальная». В сложившейся ситуации хотелось съязвить по поводу двух концов одной палки, однако было не до этого.

Подойдя ближе, я понял, что он еще жив. Его прерывистое поверхностное дыхание едва заметно шевелило демонтированную грудную клетку. Наличие жизни в теле, из которого успела истечь почти вся кровь, удивляло. При моем приближении веки Парикмахера дрогнули, и послышалось жалкое подобие речи:

– Малкин, что тебе тут нужно?

– Можешь быть уверен, не ты.

– Опять секреты…, – харкаясь кровью, прошептал Акимыч.

– Что здесь стряслось? – спросил я, пытаясь стащить его с арматуры.

– Оставь меня. Слишком поздно, – корчась от боли, отвечал он.

После нескольких неудачных попыток мне всё-таки удалось стащить Парикмахера со стальных прутьев и усадить на пол, прислонив спиной к стене. Сам я расположился рядом с ним на корточках.

– Не знаю как, но они сумели вырваться…

– Кто они?

– Твои друзья, Малкин. Они убили всех, а под конец решили поиздеваться надо мной.

– Где они сейчас?

– Где-то здесь. И…, – на мгновение сознание покинуло Акимыча, – мне кажется, им кто-то помог.

– Это был Бобрик.

– Бобрик? С чего ты взял? – в агонизирующем порыве ярости Парикмахер схватил меня за ворот рубашки.

– Он сам мне сказал.

– Сволочь…, – произнес свое последнее слово Акимыч и замер навечно.

Опустив ему веки, я минут пять сидел подле трупа с горестным скрежетом на душе. Мне так хотелось наконец-то ощутить конечную цель всего происходящего, но вместо этого я видел пугающую пустоту.

– Игорь, нужно идти, – одернула мои размышления Вика.

– Что ж, пойдем, – ответил я, поднимаясь.

…Мы же уверены, что это не так. Плезиозавры не могут жить в море или океане. Как и все рептилии, они дышали легкими, и для этого им обязательно нужно было время от времени всплывать на поверхность. Если бы плезиозавр действительно жил в океане, китобои не только бы его обнаружили, но и уничтожили…

Бросив Акимыча на произвол судьбы, мы проникли за дверь, изуродованную металлическими штырями. В притаившемся полумраке одиноко моргала шестидесятиваттовая лампочка.

– И куда дальше? – спросил я, повернувшись к спутнице.

– Понятия не имею. Я здесь впервые.

– Что ж, – мой вздох был печален, – идем наугад.

Пробираясь по коридору, мы старались соблюдать тишину. И нужно сказать, это давалось не так легко, как кажется. Даже Виктория, уже достаточно давно принадлежавшая царству мертвых, зачастую с трудом сдерживала себя от криков и страхов. Стекающая по стенам кровь казалась изощренным подобием пейзажей постмодернистских направлений, а то, что осталось от плоти, путалось под ногами и пугало неожиданностью своего происхождения.

– Вик, – обратился я к девушке, – Здесь много крови, но я не вижу тел. Вместо них лишь какие-то жалкие ошметки.

– Должно быть все они стали такими как я, – ответила Виктория.

– Но у них штат полсотни человек.

– И что?

– Куда подевались все эти живые мертвецы? Не могли же они сквозь землю провалиться.

– Откуда мне знать. Может, они отвалили?

– Нет. Акимыч сказал, что они не уходили.

– Тогда они где-то здесь, и значит, нам круто везет, коль мы до сих пор не попались им на глаза.

Наконец мы добрались до кабинета, на двери которого была привинчена табличка «капитан Бобрик». На стоматфакультете меня не обучали навыкам отмыкания замков, поэтому пришлось выбивать дверь с ноги.

В кабинете оказалось куда светлее, чем в коридоре.

– Я пропускаю женщин и детей, – сказал я, позволив Виктории войти первой.

Обстановка рабочего помещения покойного капитана Бобрика соответствовала обычным мещанским нормативам: стол, стул, диван и чайник. Скупую неординарность хозяина отражали ноутбук и стопки книг разнообразной тематики. По причине вульгарного интереса я взял одну из них, ту, на которой был изображен мужик с четырьмя парами крыльев, и принялся листать. Где-то в середине сборника тезисов глаза обнаружили заглавие «Херувим».

– У меня нет крыльев, – вспомнив избитую цитату, я начал читать.

«Древние еврейские инициированные обвиняли Иезекииля в выдаче глубоких истин учения. А вот Томас Инмен рассматривает видение Иезекииля как неопровержимое доказательство его нервного расстройства… Херувим является мистическим символом полноты мудрости, и эти создания являются духовными стражами четырех рек жизни, вытекающих из лучезарности творца. Когда двенадцать колен Израиля оказались в пустыне, знамена Рубена (человек), Иуды (лев), Эфраима (бык) и Дана (орел) были помещены по четырем углам.

В книге «Эдип Иудейский» сэр Уильям Драммонд воспроизводит фигуру, в которой Кирхер рассматривает картину расположения израильтян в качестве символа порядка вселенной. Согласно Ирению, Евангелий Нового Завета должно быть ровно четыре, как и сторон света. Церковь тоже должна иметь четыре столпа, подобно херувимам, из глубины которых происходит Слово. Ирений также уподобляет Иисуса Делателю всех вещей, сидящему на херувимах, тем самым явно соотнося Иисуса с каббалистической Славой Шехина. В мистицизме херувим, описанный в Бытии, означает плотные темные облака, состоящие из фантомов, заполняющих райский сад. Тот, кто ищет райский мир, вводится в заблуждение этими созданиями низших чувств…. Человек, до того как войти в сферу света, должен преодолеть сначала свои четыре животных природы.

В книге «Каббала» Адольф Франк пишет: «Все человеческие лица могут быть прослежены к четырем первичным типам, от которых они отличаются, подходя ближе или отклоняясь, в зависимости от их интеллектуального и морального порядка. Этими типами являются четыре фигуры таинственной колесницы Иезекииля, то есть фигуры человека, льва, быка и орла…».

– Постой-ка, – в моей голове неожиданно что-то щелкнуло, наладив при этом процесс здравомыслия, – Кажись это его я видел в том странном сне про сад… Преодолеть четыре животных природы… Что бы это могло значить?

– Что ты бубнишь себе под нос? – обратилась ко мне Вика.

Оглянувшись в ее сторону, я внезапно подумал о том, что она довольно красива. В ее фигуре всё находилось на своих местах, но главное, что она необычайно умело подбирала одежду для своей телесной оболочки. Некоторые девушки, которых называют девушками с превеликой натяжкой, наряжаются так, словно их стилист сбежал из психбольницы.