Марина Линник - Украденное детство

Сказав это, Герхард Блюме решительно вышел из комнаты, оставив штурмбанфюрера в полной растерянности.

– А как же чай? – входя в комнату с самоваром, осведомилась Валя. – Ваш гость вернется?

– Nein! – резко ответил Штольц.

– Что-то произошло? – испугавшись, тихо проговорила молодая женщина, ставя самовар на стол.

Немец подошел к ней и, схватив ее за локти, произнес:

– Бежать, ты должна бежать. Беда приходить в деревню. Это есть страшные люди. Они есть убийцы. Они не жалеть никого. Они стрелять людей, словно скот… Бежать! Ты слышать? Бежать! Немедленно!

– Бежать, но куда? – разволновалась Валя. – У меня дети… куда я пойду с ними?

– Неважно! Но бежать. Подальше! Ты должна прятаться! Собирать детей! Торопись!

– Das Auto ist fertig, Sturmbanführer 14 14 Das Auto ist fertig, Sturmbanführer ( нем .) – Машина готова. , – отчеканил вошедший солдат. – Wir können schon losfahren 15 15 Wir können schon losfahren ( нем .) – Мы можем ехать. .

– Ja, na klar 16 16 Ja, na klar (нем.) – Да, ну конечно. , – кивнул головой Штольц и, не оборачиваясь, вышел из комнаты.

Валентина стояла в растерянности, не зная, что ей предпринять. Схватить детей и бежать? Но куда? А вдруг Клаус наврал ей? А вдруг решил проверить ее? А вдруг кто-то рассказал ему о том, что она – жена коммуниста. «Ладно, подожду, посмотрю, что будет дальше».

А события с приездом карательного отряда и оберфюрера СС Герхарда Блюме развивались очень стремительно. После отъезда штурмбанфюрера солдаты начали выгонять всех жителей из домов плетками и сгонять их на площадку перед сельсоветом. Затем, отобрав восемь юношей, солдаты вручили им лопаты и погнали копать траншею за деревней. Местные жители переглядывались в недоумении, еще не зная, что задумали сотворить стервятники Гиммлера.

– Я хочу знать, – начал переводчик, приехавший вместе с Блюме, – есть ли в вашей деревне евреи, коммунисты и партизаны?

Толпа замерла в нерешительности. Люди то и дело переглядывались, пытаясь понять, что пос–ледует за этим странным вопросом. Никто до конца не осознавал масштабов надвигающихся несчастий.

– Я повторяю вопрос: есть ли евреи и коммунисты? Помогаете ли вы партизанам?

– Да отродясь таких не видели, – буркнул наконец дед Михаил. – Мы простые крестьяне. Какое наше дело? Работать… что мы и делали, господин хороший.

Мужчина перевел слова Терентьевича офицеру. Тот медленным шагом двинулся к одному из детей и, ткнув хлыстом (с которым никогда не расставался) ребенка в грудь, задал вопрос:

– Hast du den Kommunisten gesehen?

– Ты видел коммуниста?

Ребенок страшно испугался и заплакал. Блюме повторял вопрос снова и снова, продолжая ударять хлыстом в грудь ребенка.

– Хватит издеваться над дитятком! – подбежав к плачущему мальчику, воскликнула баба Матрена.

Она отбросила рукой хлыст и подхватила ребенка на руки.

– Тише… тише. Дядя не обидит тебя… Нет у нас никого, – продолжила Матвеиха. – Председатель был коммунистом, но он ушел на фронт, бить вас, гадов. Семьи у него нет, детей тоже. А больше никого нет, можешь не искать. А партизан и в глаза не видывали. Откуда они в наших местах? Здесь уже больше трех месяцев ваши живут.

Переводчик что-то прошептал на ухо офицеру. Тот оскалился и с любопытством уставился на смелую женщину, посмевшую возразить ему. Неизвестно, чем бы все закончилось, но в этот миг раздался голос Ульяны.

– Странная у тебя память, баба Матрена, – ехидно заметила она. – Не забывает лишь того, що хочет помнить.

– Зато у тебя она дырявая, – цыкнул на девушку дед Михаил, который уже понял, к чему клонит соседка. – Не хранит в памяти добро.

– А ты не взывай к моей совести, чай, не маленькая. И без увещеваний как-нибудь проживу… Господин офицер, обманули вас… скрыть захотели. Живет у нас тут солдатка, жена красного офицера-коммуниста, комсомолка. Да и человек десять, которые подали заявления на вступление в партию. Могу поименно назвать.

– Ах ты, проклятая! – набросилась на нее баба Матрена. – Креста на тебе нет.

– Да и верно, нет, – рассмеялась Улька, бросив злобный взгляд на Валентину. – Нет, не было и не будет. А на кой ляд он мне?

– Schweig! 17 17 Schweig ( нем .) – Молчать. – рявкнул Блюме. – Kennst du sie? Sag ihren Namen!

– Назови ее имя! – перевел стоявший рядом с немцем мужчина.

Матвеиха молчала. Молчала и вся толпа в ожидании развязки. Впрочем, в то мгновение люди уже поняли, для чего немцы послали восемь человек копать траншею. Поняли и похолодели от ужаса…

– Ты будешь отвечать? – повторил за оберфюрером переводчик, а затем сам от себя добавил: – Ну, дурна ты, баба, чего молчишь? Их все равно не спасешь, о себе подумай.

Баба Матрена отрицательно покачала головой. Тогда немец открыл кобуру и, вытащив из нее пистолет, выстрелил пожилой женщине в голову. Матвеиха упала, как подкошенная, продолжая по инерции прижимать к себе испуганного мальчугана. В ту же секунду истошные крики раздались в ошеломленной толпе.

– Что ж… что ж вы наделали? – не веря своим глазам, потрясенно выговорил дед Михаил.

Неверными шагами он начал пробираться сквозь толпу односельчан, которые молча расступались перед ним, давая дорогу.

– Голубушка… душа моя, – упав на колени перед телом жены, бормотал Терентьевич. – Что же мучители с тобой сделали? Что сотворили, ироды?

Горькие слезы покатились из стариковских глаз, исчезая в глубоких морщинах. На лице несчастного старика отразилось столько боли и отчаяния, что замолчали даже видавшие не одну смерть немцы.

– Старик, – негромко обратился к нему переводчик. – Ты не спасешь тех людей. Они все равно погибнут. Послушай меня: выдай их, назови имена и тогда, возможно, сохранишь жизнь остальным.

– А это уж пусть она, – он указал рукой на стоящую неподалеку и злобно ощерившуюся Ульяну, – делает. Пригрели гадюку на груди, теперича плоды пожинаем.

– Ну как знаешь, – недоуменно ответил переводчик и отошел к ожидавшему его офицеру.

Переговорив о чем-то, офицер подошел к Ульяне, смерил ее взглядом и, ткнув хлыстом в грудь, выдал:

– Ти… го-во-рить!

– Эй, хлопец, – девушка осторожно убрала палку от груди, – она… тебе может еще понадобиться…

Ульяна сделала шаг навстречу Блюме и, кокетливо улыбнувшись, продолжила:

– Вот только не забудь, господин хороший, хто тебе всю правду… глаза, так сказать, открыл. Ты уж постарайся… Места тут гиблые, да и люди сволочные. Житья не будет таперича.

– И не сомневайся, уж точно, – процедил сквозь зубы Егорыч, сжимая от злости кулаки. – Своими бы руками придушил гадину.

Девушка бросила на него презрительный взгляд и ухмыльнулась. Накопленное за долгие годы ожесточение и негодование на односельчан, поддерживающих советскую власть; на одинокую, лишенную радости жизнь; на тиранию государства, лишившего ее выбора, – вся эта подавляемая годами ненависть нашла наконец выход. Она мечтала уехать, хотела во что бы то ни стало изменить свою жизнь. И не важно, каким способом, лишь бы вырваться, пусть даже предав тех, кто долгие годы поддерживал ее и помогал справляться с невзгодами. Уже через десять минут Герхард Блюме знал обо всех, кто так или иначе был связан с коммунистами.