Исаак Ландауэр - Шизофрения. Том 2

– Доброе, – ответил Андрей и тут же продолжил, – пока мы не приступили к обсуждению вчерашнего, предлагаю свой рецепт восстановления.

Михаил снова вяло поднял глаза, молчаливо предлагая продолжать.

– Для начала – хороший зелёный чай и мёд, так сказать, вприкуску. Средство, уверяю тебя, проверенное, так что доверься мне, – он невольно сам усмехнулся неуместности в подобной ситуации слова «доверься», но больной лишь медленно кивнул, всем своим видом иллюстрируя покорность судьбе. Андрей как будто всё утро только и ждал одобрения своим действиям, потому что тут же стремительно задвигался по комнате: включил чайник, достал из холодильника три жестяные банки, «Чай нужно хранить в холоде», – счёл он нужным прокомментировать и, довольно бубня что-то себе под нос, насыпал в термос по щепотке из каждой и залил кипятком.

– Теперь мы тебя утеплим, – обрадовал он, доставая из шкафа, как фокусник из шляпы, по очереди шерстяные носки, ватные штаны и непосредственно ватник.

«Вот мля», – только и подумал Михаил, но он был слишком слаб, а его противник слишком увлечён той типично русской манией гостеприимства, когда хозяин вдруг и ненадолго, но зато уж всей душой отдаётся идее как можно больше ублажить, хотя бы и незваного, гостя, обеспечить ему максимальный комфорт и вообще носится вокруг него с усердием лакея, рассчитывающего на внушительные чаевые. В другом состоянии Михаил с удовольствием порассуждал бы на эту тему, попутно послав гостеприимного дружка куда подальше, но сейчас его мучила жажда, а в конце всех мучений так пронзительно отчётливо маячил термос с горячим чаем, что он покорился судьбе и последовательно исполнял все указания.

– Теперь на балкон, – сообщил Андрей, сияя такой радостью, будто там их, как минимум, ждали райские кущи и холодное пиво, зажатое между внушительных грудей обнажённой, готовой на всё красотки. Передвигаясь с грациозностью пьяного медведя, Михаил, тем не менее, смог взобраться по крутой лестнице на второй этаж и выползти на свет божий, где заботливый мучитель уже расставил пластиковые стулья, и тут же, войдя за ним, победно водрузил на столик термос, две чашки и плошку с мёдом. Оставалось лишь догадываться, как он всё это дотащил, потому что под каждой из подмышек у него было зажато ещё и по целому пледу.

«В цирке бы тебе выступать, такой талант пропадает», – подумал предмет трепетной заботы и тут же плюхнулся на понравившийся стул. Андрей с расторопностью официанта наполнил обе кружки чаем и протянул ему одну.

– Подряд, – сказал он, показав глазами на вторую.

«Баран», – снова мысленно ответил ему Михаил, не забыв, несмотря на мороз, основательно подуть на первую чашку, почти залпом осушил её. Это можно было бы назвать ритуалом, если бы не было идиотизмом, однако он быстро проглотил три ложки мёда и уже не спеша принялся за вторую ёмкость. Андрей тем временем снова наполнил первую и с чувством выполненного долга тоже стал потихоньку отхлёбывать. На половине второй кружки Михаил, что называется, finally got the joke: горячая жидкость разбавила остатки самогона в желудке и его накрыла волна приятного опьянения, почти заслонив собой все похмельные симптомы. Он и раньше испытывал что-то подобное по утрам, но в гораздо меньшей степени, сейчас же его прямо-таки смыло обратно в состояние алкогольной эйфории, и он посмотрел на своего соседа взглядом, полным искренней благодарности.

– Научился у местных алкашей, – снова счёл нужным рассказать Андрей. – То есть они, если нечем похмелиться, просто выпивают литр воды натощак, я же решил в меру своих знаний, а больше даже привычек, усовершенствовать метод и получилось, на мой взгляд, очень даже неплохо. Вижу, ты доволен, и я этому очень рад: всё-таки виноват, что напоил тебя, да и в этом благодушном состоянии тебе будет проще поговорить о вчерашнем; не сейчас, конечно, – поспешил он успокоить, – а потом, когда полегчает. Сейчас у нас по плану наслаждение чаем, бодрящим морозным воздухом и пейзажем. Потом плотный завтрак, и, поверь, ты сможешь его съесть, пешая прогулка по окрестностям, послеобеденный сон, и там уже будешь как новенький, разве что моральное похмелье слегка будет нудеть. Я бы добавил ещё и обливания холодной водой, но только вот, боюсь, ты не оценишь, да и так с ходу в такой мороз – это небезопасно для здоровья.

– Да неужели? – подначил Михаил, но оба уловили здесь скорее дружеский юморок, чем злой сарказм.

– Я понимаю, что тебе удивительно вот так просто сидеть и разговаривать, даже шутить после того, что произошло накануне, но, уверяю тебя, поразмыслив немного, ты не найдёшь в нашем поведении, так сказать, состава преступления или сумасшествия. Другой, наверное, набросился бы на меня с утра, но ты достаточно рассудителен и к тому же сам болеешь идеей, а потому осознаёшь, что для достижения цели подчас уместны и такие средства. Вообще удивительно, насколько человек может привыкнуть к чему угодно: любым злодеяниям и даже совершенно фантастическим; самая человеконенавистническая религия или идеология всегда найдёт свою точку опоры в его подсознании и позволит ему жить или хотя бы существовать: под постоянным страхом обвинения, ареста, расстрела или костра, но он сможет работать, мечтать о будущем, любить и рожать детей. В этой уникальной приспособляемости и есть залог его гегемонии в природе, но она же, на мой взгляд, и ведёт его к гибели: нельзя жить лишь для того, чтобы выжить.

– Послушай, не обижайся, но ты не мог бы выбрать тему попроще или вообще помолчать, у нас ведь, кажется, запланировано наслаждение пейзажем? – то ли попросил, то ли потребовал Михаил, и его собеседник, секунду подумав, понимающе кивнул в ответ. Пейзаж был, объективно говоря, так себе, и его единственным достоинством было отсутствие следов человеческой деятельности до самого горизонта, но сейчас безжизненная пустыня перед домом смотрелась величественно, и звенящая в ушах тишина добавляла этой картине что-то совсем уж мистическое. Михаил подумал, что этим утром он мог бы уже быть частью этого космоса, навсегда потерять свою плотскую оболочку, чтобы слиться с вселенной, вернуться к началу всех начал, чистому, не загаженному антропогенной действительностью сознанию.

Он с наслаждением поддался этой мысли и потерял ненадолго ощущение реальности, как будто вышел из своего тела и наблюдал теперь всю картину сверху, всё больше удаляясь, покуда стало невозможно различать лица и мимику собеседников: он видел лишь двух человек, но зато отчетливо слышал разговор, который они вели.

– Знаешь, – и он вздрогнул, еле узнав свой голос, – я почему-то вспомнил сейчас один совершенно незначительный разговор, который врезался мне в память. Было это лет семь-восемь назад, в самом начале моей, так сказать, карьеры. Я ещё был молод, и всё мне было интересно, в том числе собеседники в корпоративной столовке. Есть там такой тип людей, как правило, старожилов-неудачников, они все ищут какого-то новичка, чтобы с виду как бы подбодрить его, рассказать о компании и всё такое, но на самом деле им нужен просто слушатель для их вечного нытья, а так как окружающие их сторонятся, они готовы вести беседу с кем угодно, у кого не хватит духу оборвать их в самом начале. Так вот ко мне подсел один водитель – профессия уже говорит сама за себя, но, повторюсь, я был ещё зелен, и после непродолжительного обмена именами и любезностями он основательно присел мне на уши. Нёс он всё больше ахинею про трудную свою работу и как его недооценивают, точно уже не помню, но вот вспоминая свое героическое прошлое, он рассказал, в том числе, как когда-то торговал чебуреками в палатке, и однажды хозяин привёз очередную порцию фарша, но сказал ему что-то, вроде – Вась, мясо подгуляло, ты добавь уж туда побольше перцу, чтобы не так заметно было. И он с наслаждением мне поведал, как распродал тогда всю эту тухлятину, и как вообще это чуть не через раз делалось.