Исаак Ландауэр - Шизофрения. Том 2

– Обещаю и торжественно клянусь. И ещё, пока совсем не протрезвел – спасибо тебе. За что, сам знаешь.

– Всегда рад. До встречи! Будет скучно – заходи в гости поболтать, у нас начальство сменяется, так что до меня никому дела ещё долго не будет, – проводив гостя, Михаил сел на кухонный стул и, потянувшись, улыбнулся подобно хитрому жирному коту, умыкнувшему из под носа хозяев миску со сметаной. Что и говорить, вечер определённо удался.

Жизнь не стояла на месте, брала своё, и продвинувшийся к новому рубежу Михаил решил побаловать себя очередным визитом к недавней знакомой. Набрав её номер и добрые полминуты ожидая ответа, он услышал в трубке недовольный злой голос и слегка неожиданный вопрос: «Что надо?» Определённо, ему не везло с девушками, поскольку все известные ему особы женского пола обожали долгие разговоры ни о чём, но Ирина была единственная, считавшая телефонную связь необходимой лишь для обмена важной информацией.

– Да так, просто хотел позвонить, узнать как дела. Свободна ли сегодня вечером?

– Занята. И сейчас времени нет, так что пока, – и, не дав ему хотя бы для приличия также попрощаться, она повесила трубку.

Раньше, пожалуй, он и оскорбился бы столь неприкрытым хамством, но одно из преимуществ его нынешней бурной деятельности в том и состояло, что на всё остальное позволялось смотреть как на второстепенные, незначительные события, а потому и обижаться на неожиданно злую отповедь явно не стоило. В свой законный выходной от идеи вечер он купил семь – число любви, багрово-красных роз и отправился восстанавливать нарушенную гармонию. Слегка щекотала нервы перспектива встретить за дверью прекрасную особу в компании спутника, но как разделивший любовное ложе он почёл себя вправе явиться без приглашения. Цветы его не произвели особенного впечатления, но сам он, как ни странно, оказался вовремя: на полу стояла початая бутылка вина, горели свечи, а из колонок лилась какая-то индийская бренчащая дрянь с претензией на искусство.

– Это chill-out, нравится? – спросила она его, и, не зная, к чему именно: антуражу, режущему глаза дыму благовоний или музыке относится вопрос, Михаил тем не менее уверенно кивнул. Его усадили на пол, наполнили бокал и нежно погладили по голове. Лишь теперь, глядя в её расширенные зрачки, он понял перемену в настроении Ирины: божественная пыльца наполняла её купавшийся в наслаждениях мозг, и чуть скромный джентльмен с цветами оказался очень даже кстати. Желание слишком явно переполняло томно двигавшуюся, одетую в элегантное платье девушку и на секунду шальная мысль «А меня ли она вообще ждала?» промелькнула в голове Михаила. Впрочем, какая теперь была разница, и, не дав ревности отравить явно приближавшееся удовольствие, он притянул её к себе.

Эмансипированная стремительным прогрессом женщина отчего-то продолжает считать половой акт некоторого рода жертвой, данью или в крайнем случае подарком, который она преподносит мужчине, хотя бы лично её оргазм и был продолжительнее и сильнее, чем у партнера, но так уж, видимо, распорядилась природа, досадно упустившая момент, когда средства контрацепции обеспечили прекрасной половине человечества возможность наслаждаться в полной мере жизнью без перспективы расплачиваться за это рождением и воспитанием многочисленных чад. Выполнив супружеский долг и получив законно причитающуюся ей долю удовольствия, Ирина приступила к следующей стадии всякого равноправного меж-полового общения, по причине которого Михаил и стал когда-то предпочитать общество проституток. Разговор с девушкой, считающей себя правой, что игра в теннис об стенку: как ни старателен и опытен спортсмен, грубый кирпич ему всё равно не одолеть. «Мне так хочется» – для неё уже довод, и почему-то большинство, хоть бы и самых неглупых мужчин, неизменно глотают наживку, выстраивая в ответ пирамиду из логики, причинно-следственной связи и прочей мишуры, противной слуху всякой порядочной женщины. После нескольких тщетных попыток обелить себя Михаил последний раз собрался с мыслями и, подобно хорошему культуристу, на выдохе продолжил:

– Попытайся понять, женщина никогда не может быть на первом месте у мужчины, потому что в таком случае он этим самым мужчиной перестает быть. «Стань частью меня» – хорошо для любовной песенки, а ты претендуешь быть для меня всем. Да, я себя больше не нахожу в этом заполненном тобой сосуде, и все-то мысли у меня об одном, точнее об одной. Что ждёт меня в этом мещанском благополучии? Нарожаю, то есть – ты нарожаешь детей, найду себе идиотское увлечение вроде охоты, заведу пару других милых привычек, стану отсчитывать жизнь по праздникам и юбилеям таких же пустых друзей, чтобы, перешагнув полувековой рубеж, спросить себя, на что я потратил отпущенное мне время, и в ответ глубокомысленно промолчать. Да лучше сторчаться где-нибудь на Гоа или сразу, не мучаясь, пустить себе пулю, чем самоутверждаться в своих, возможно, ещё и дебиловатых киндерах. И даже, предположим на мгновение, я во всём этом великолепии неожиданно найду столь алкаемое, недоступное прежде, но такое, оказывается, очевидное счастье. Ты-то что станешь делать со скучнейшим, как окажется, типом, книжным червем, довольным, то есть абсолютно удовлетворённым собой, тобой и всей этой грёбаной такой милой окружающей действительностью? Да ты первая возненавидишь эту извечную улыбку – чего? Простого бабского счастья, убогой маской навечно отпечатанного на лице когда-то любимого, когда-то мужчины. Чем ты вообще тогда отличаешься от остальных – со своей жаждой всего и сразу, да погуще и побольше? Если тебя так привлекает посредственность – найди себе мужика, объяви стены своего дома границами вселенной и существуй в этом убогом мирке до гробовой доски, а если уж тебе, паче чаяния, захотелось быть любимой мужчиной, то будь же и любезна оставаться женщиной.

– Я поняла, ты меня не любишь, – аргумент убийственный от девушки, которую видишь третий раз в жизни, но парадокс ситуации в том и состоял, что Ирина была не права. Объяснять это, впрочем, не имело никакого смысла по причине отсутствия всякой перспективы достучаться до окутываемого наркотическим похмельем сознания. В нём зашевелилась, было, жалость, но её высокомерие подоспело весьма удачно, чтобы уничтожить последнее, что могло бы заставить его остаться. Стараясь пропускать мимо ушей сыпавшиеся оскорбления и проклятия, Михаил быстро собрался и, попрощавшись, вышел. Спустившись с восьмого этажа – его будто преследовала эта цифра – он оказался на улице, встретившей его неприветливым ночным пейзажем.

Жидкий подтаявший снег, редкие озябшие на ветру прохожие, забрызганные грязью припаркованные машины – ощущение необыкновенного одиночества, потерянности, а точнее, брошенности. Трудно было сказать, расстались ли они окончательно, пройдёт ли этот всплеск незаслуженной агрессии со временем или, что к несчастью более вероятно, с новой дозой, но сейчас он точно был совершенно один. Повторяя многократно пройденный бесчисленным множеством мужчин путь, спрашивал себя, как так могло случиться, отчего столь быстро, прямо-таки стремительно овладела им новая грубая страсть? Как будто мало было одной идеи, смеха ради подкинули ему из небесной канцелярии новую задачу, чтобы, потешаясь, наблюдать, как станет несчастный барахтаться, подобно выброшенной на землю рыбе. Унывать, впрочем, было не время, зато по опыту прошлых, безусловно, не таких сильных, но большей частью столь же неудачных увлечений Михаил знал, какое скрытое удовольствие можно при верном подходе и соответствующем напитке отыскать в размазывании этой невыносимой тоски. Что ж, раз происходящее походило на болезнь, он станет её лечить, болью невыносимого похмелья подменяя ужас разлуки с ней. Пытка любви в том, что она выбирает объектом твоих желаний кого угодно, завёрнутого в упаковку приятной внешности. Кто знает, чем руководствуется женщина, но страсть самого зрелого мужчины по-детски падка на красивую игрушку и не более: все остальные открытия будут содержать лишь пустоту, в которую, тем не менее, веришь как в священную тору.