Вячеслав Майер - Майер Вячеслав

Итак, ваша фамилия – «Брежнев Сергей Леонидович», место рождения – «Москва». Сержант милиции посмотрел на меня удивленно и сказал: «Присядьте вон там, на скамейку». Сижу я ни жив ни мертв, трезвею по минутам, в камеру не отправляют, жду исхода. Наконец, перед рассветом, часа в четыре, слышу запрос по селекторному телефону сверху. «Какие у вас происшествия?» – «Да ничего особенного, драка в кафе, всех дебоширов доставили к нам, среди них Брежнев». – «Леонид Ильич?» – «Да нет, какой-то Сергей Леонидович. Что с ним делать?» Вот тут-то я услышал судьбоносные слова в свой адрес. «Да гони его в три шеи, а то не развяжемся». Нет, меня не вышвырнули из милиции коленкой взад, как обычно бывало, а ласково выперли, чуть ли не под белые ручки. Вышел я на свет божий. Рассвет. Москва в сиренево-яблочном цвету. Одно очарование. Я даже как-то вдруг запел: «Друзья, люблю я Ленинские горы» (слова Евгения Долматовского, музыка Юрия Милютина). И было от чего петь, избежал я тогда очень суровых наказаний. В те далекие 60-е годы пьяниц и дебоширов, попавших в вытрезвитель, стригли наголо, «залупили», как тогда говорили. Штрафовали и направляли дела в районные общественные комиссии. Материалы о хулиганстве и недостойном поведении, позорящем честь и достоинство советского человека, передавали для принятия мер на заводы и фабрики, в парторганизации и учебные заведения. За серьезные правонарушения приговаривали к пятнадцати суткам ареста (выходило обычно четырнадцать – две недели, так проще для не всегда знающих арифметику ментов), где ты должен был под началом милиции трудиться на позорных грязных работах: чистить снег на улицах, убирать захламленные помещения на предприятиях, грузить песок. На заводах обычно дебоширов и выпивох лишали 13-й заработной платы. В учебных заведениях наказывали строгими выговорами по комсомольской линии с занесением в личное дело. Это легкий исход, более тяжелый – это перевод с очного отделения на вечернее или заочное. Переброска на заочное практиковалась на гуманитарных факультетах. Всегда вчиняли штраф. Если ты не москвич, то прописка аннулировалась, и тебе не оставалась ничего иного, как сматывать удочки и катить в другой город. Нагольная стрижка была всегда, при всех нарушениях. Если сопротивлялся и отказывался добровольно пройти такую процедуру, то, не рассуждая о правах и свободах, привязывали жгутами к стулу и оголяли электробритвами, предназначенными для стрижки овец. При этом бритвенное устройство периодически опускали в сосуд с соляркой, считали, что она уберегает его от вшей, гнид и прочей нечисти, гнездящейся в шевелюрах. А на то явление, что по физиономиям, грудям и плечам текли масленые подтеки, внимания не обращалось. Попал – терпи и не скули.

Весь нерушимый Союз республик был покрыт широкой сетью вытрезвителей, их не было только в Армении. В вытрезвители Тбилиси и Кутаиси забирали по факту гостеприимства только русских, курдов и армян с азербайджанцами в придачу, то есть не грузин. Стали в это время возникать и женские приемники. Первый такой появился в Мурманске, а затем уже почин подхватили Москва и Ленинград. Во всех медвытрезвителях отечества раздевали «посетителей» перед укладкой в постель, как мужчин, так и женщин, ловко, зажимая голову между ляжек, крепкие мужеподобные дамы. Буянов привязывали к кроватям и окатывали струями из шланга холодной водопроводной, без подогрева, водой. Кровать была покрыта прорезиненной клеенкой, вода с матраса стекала, и никаких постельных благ – лежи, дыши и не рыпайся. Единственное неудобство – голым пребывать в холоде. А уж если вежливо попросишь, то могут снизойти до милости и набросить на тебя, грешного и оплеванного, рваную простынь. Тут много сейчас бы написали приколов, а раньше сказали бы – этнографических подробностей. В каждом вытрезвителе был свой план приема, ибо находились они на хозрасчете. То есть существовали за счет штрафов и не малых, с «гаврика» полагалось «снять» треть заработной платы в одних городах, в других дело доходило до половины. А это, особенно для семьи, живущей только на зарплату, ой, как ощутимо, просто разорение. Плати деньги сразу при расставании с гостеприимным заведением, но редко у кого гульдены были при себе. Сотрудники как милиции, так и приемников не дремали и карманы шустро шерстили. Выписывались штрафы и направлялись на предприятия, где бы ты ни жил, в каком конце Союза и, где бы ты ни работал. Попался в Архангельске, а проживаешь в Чите – плати, голубчик. Иначе суд, с всякими накрутками и пенями. Вытрезвители относились к системе Минздрава. Милиционеры, подбирающие пьяных граждан, были заинтересованы в количестве, разыскивая которое, заглядывали во все подворотни и подъезды. Народ был прибран, как сейчас, не валялся. Предприятия ежемесячно получали сводки о том, сколько их подопечных угодило в милицию, и далее статистический разброс: за драки, семейные потасовки, попадание в медвытрезвитель (первый и последующие разы, а тех, кто умудрился посещать их сотни раз, описывали газеты. Районы и области такими визитерами «гордились»). Эти показатели учитывались в социалистическом соревновании между фабриками и заводами. Они, естественно, отягощали статистику. Посему следовал уже на работе вызов к заместителю директора по кадрам (на проработку), в партком (там выговор), в профком (там снятие с очереди на получение жилья, исключение из списка на товары длительного пользования: холодильники, стиральные машины, ковры). Гулеванили – куда же денешься, но под присмотром жен, любовниц, не пьющих (обычно хронически больных) друзей. После возвращения с «северов» в ресторанах Тобольска, Иркутска, Благовещенска, да и других городов Сибири и Дальнего Востока заранее у злачных мест предусмотрительные посетители «ставили» такси, которое дежурило рядом и отвозило клиента в гостиницу или на квартиру к друзьям аль знакомым.

Шестидесятые годы в СССР были не только временем оттепели, как сейчас повсеместно пишут, но и воплощением неподдельного интернационализма. Тогда любили не свои национальные республики, а народы стран трех «А» – Азии, Африки и Латинской Америки. Жители этих континентов боролись против американского империализма, повсеместно впадая в оголтелый национализм и черный расизм, и их за это чтили и им оказывали все виды гостеприимства. В СССР особое уважение проявлялось в том, что пьяниц и хулиганов из данных стран не брали в вытрезвители, и их не задерживала милиция. В милицию также не гребли детей высокопоставленных партийных и иных чиновников, иностранцев (в том числе и монголов), членов зарубежных коммунистических и рабочих партий, детей и родственников данных людей. Особым вниманием были окружены наиболее пострадавшие от колониализма, ими тогда считались негры. Их пропускали без очереди к прилавку, а наиболее совестливые, которыми всегда на Руси были пьяницы, тут же приглашали их «пошепилить» (то есть к ним присоединиться). Этим термином назвалась складчина: на полулитру «Московской» на троих по рублю получалась водка 2 руб. 87 коп., и 13 коп. на закуску, а это батон хлеба. Глагол «шепилить» произошел от фамилии члена ЦК КПСС Шепилова, который по дурости присоединился к антипартийной клике, состоящей из Молотова, Кагановича, Маленкова, Ворошилова, Булганина, Первухина, Сабурова. Дмитрий Тимофеевич Шепилов в народе стал не только известным, но и человеком с самой длинной фамилией в СССР, длиннее мальгашских. Говорили и писали Дмитрий Ипримкнувшийкнимшепилов.