Ярослав Полетаев - Три миллиметра

В примерно таких обстоятельствах приобреталось образование и понимание военного ремесла новым поколением. Если какие-то знания и усваивались солдатами, то они скорее были получены из многих несвязных обрывков рассказов, по большей части юмористических армейских историй, были почерпнуты в попавшихся случайно под руку военных учебниках, чем приобретены на занятии или в ходе тренировки. Сложно представить эту огромную, созданную ленью и косностью командиров пропасть между настоящим военным специалистом и теми людьми, которые выходили из учебных частей. О существовании этой пропасти знали и раздумывали лишь некоторые, но они не желали, или не считали возможным сделать что-либо для её устранения. А пока что в эту бездонную пучину безграмотности год за годом, поколение за поколением, скатывалась вся военная диаспора со своей наукой, стягивая следом и обороноспособность страны.

Завершением трудового или весьма праздного, но одинаково изматывающего дня был ужин, в ходе которого повторялся базар около столовой, невкусная пища и ругательства последних солдат во взводе, не успевших прикоснуться к еде. Затем рота возвращалась в расположение и, если день прошёл без больших провинностей, солдатам позволялось один час заниматься своими делами. Это свободное время было незначительно, поскольку оно уходило на помывку, чистку обуви и одежды, подшивание и прочие бытовые нужды. Рота рассаживалась на центральном проходе, и сержанты включали телевизор. Курсанты жадно, с удовольствием следили за всем происходящим на экране. Полная общественная изоляция оказывало известное действие, и скоро всё, находящееся за забором и не имеющее камуфляжной окраски стало танкистам казаться необычайно привлекательным и любопытным.

В девять часов вечера начиналась вечерняя поверка, то есть пересчёт личного состава. Оба полка выстраивались на плацу бок о бок, а Куандыков с пехотным полковником живо беседовали, ожидая докладов. После короткого совещания офицеров полки замирали по команде «смирно» и исполняли гимн под спуск флага. Куандыкова и его коллеги к тому моменту уже не было, они исчезали сразу после беседы с офицерами: прыгали в автомобили и на большой скорости уносились вон из части. Подразделения расходились по расположениям, задерживались у подъездов на перекур, если не были наказаны, и принимались готовиться ко сну.

– Рота, отбой! – командовал вскоре мерзким голосом лейтенант Кутузов, год как окончивший танковое училище. Для многих казалось удивительным, что он мог пройти медкомиссию, в частности психиатра, потому что порою его длительные помешательства доходили до предела бессмыслицы.

Кутузов был высокий и статный молодой офицер, не так давно ему стукнуло двадцать три. Он был всегда коротко острижен, с завивающейся в кудри челкой, без малейших признаков бороды или усов. Он жил в офицерском общежитии в полку, совершенно один, проводил досуги за компьютерными играми и кино, выходил в город редко, решительно ничем не интересовался и был вполне доволен собой. Тем не менее, он всегда безупречно выглядел и кое-что знал о танках и тактике, но едва ли об этом можно сказать нечто большее. Хотя он и считался по штату командиром второго взвода, вряд ли ему кто-то доверил более ответственное поручение, чем проводить типовые занятия или руководить отделением солдат. Даже его взводные сержанты Фоменко, Старцев или Логвинов были гораздо способнее его и пользовались большим уважением курсантов. Неприятной особенностью Кутузова, о которой знали и все офицеры полка, были периодические помешательства ума, проявляющиеся в различных бредовых речах и указаниях, а подчас и в буйных душевных всплесках. Как-то раз он вызвал дневального к себе, завидя в канцелярии таракана.

– Он – враг, угрожает безопасности личного состава. Принеси мне его голову! – скомандовал Кутузов дневальному, и тот с округлыми от удивления глазами отправился охотиться на тараканов со штык-ножом. Несколько раз в тот день Кутузов выходил контролировать ход охоты, а вечером принял в качестве отчёта восемь подсохших тараканьих тушек.

– Играем в три скрипа, рота! Если услышу, как вы там возитесь, будем снова подниматься и тренировать отбой! – кричал вечером, прохаживаясь по центральному проходу, Кутузов, остававшийся ответственным офицером в роте.

Солдаты спешно укладывались и замирали, затаив дыхание, не издавая ни звука. Всё же, несмотря на их усилия, старые кровати и пружины скрипели, а Кутузов внимательно прислушивался.

– Раз… Два… – разгуливал он по проходу, считая, и в редчайших случаях он не слышал третьего скрипа и не поднимал роту.

Часто после отбоя Родионов лежал на своей койке возле окна и, если не было опасности попасться сержанту или офицерам, слушал радио в наушниках. Славный, бодрый голос диктора, его пустая болтовня и даже самая примитивная музыка – всё это было подобно дуновению морского бриза в знойный день, так истосковался молодой солдат за короткий срок службы по всему искреннему, человеческому, прекрасному. Это простое радио с его маленькими страстями и несерьёзными проблемами напоминало Михаилу о том уже позабытом, недосягаемом мире, который существует где-то параллельно его нынешнему миру, закрытому, бездушному, раскрашенному в защитные цвета. Михаил рисовал в воображении образы своих гульливых друзей, которые где-то там сейчас, не беспокоясь сильно за него, живут насыщенной и красочной жизнью, бродят по ночам под звёздным небом, напиваются до чёртиков и балагурят, радуясь каждому мгновению. Ему иногда казалось, что он слабый и безвольный человек, потому что он сильно скучал по всему этому, потому что ощущение, что он больше никогда ничего подобного не испытает, висело над ним и пугало. К этим воспоминаниям, мыслям, этому глотку свежего воздуха он стремился каждый день, всё думал и ждал, пока наконец уляжется в постель, закроет глаза, и диктор напомнит ему о том, как было здорово жить.

А пока что он выключал радио и вынимал из ушей наушники, чтоб не уснуть с ними, ведь Дубовиков мог проснуться рано утром и пройти по кубрикам, собирая у спящих курсантов наушники «в урожай». Так Гуреев лишился недавно своих, и затем был вынужден их выкупить у сержанта за несколько шоколадок.

То короткое время, прежде чем сон окончательно одолевал его, Михаил глядел в окно на глубокое тёмное небо, далёкие яркие звёзды. Пытливый пылкий ум никак не давал ему покоя, и Михаил думал тогда обо всём подряд, о многих вещах, в которых ничего не понимал, но очень хотел бы разобраться. Он размышлял о жизни, о времени, о своём месте в этом мире, о месте известного нам мира в бесконечности вселенной. Он смотрел на ослепительную белизну звезды и грустил оттого, что никогда не узнает, что это за звезда, где она находится и что там на ней происходит. Он понимал, что ещё прежде до него эта далёкая звезда светила по ночам, и ею любовались многие люди со всех концов земли. Арабы, азиаты, африканцы и индейцы, все смотрели на неё, и прежде на этой кровати лежал какой-нибудь солдатик и также смотрел на эту звезду, и она смотрела на него, а теперь вот он, Михаил, смотрит. Через десятки лет его не станет, а звезда всё так же равнодушно будет светить загадочным холодным блеском. Он видел сотни таких звёзд даже через одно окно, и приходил в отчаяние. «Какой смысл во всём окружающем, во мне, в том, что делаю, о чём мечтаю, если я такая маленькая и бессильная крупица в огромном мире?» – спрашивал молодой человек, прекрасно понимая, что ответа никогда не будет.