Сергий Чернец - Собрание сочинений. Том шестой

Дама крепко поцеловала Серёжу в обе щеки, и он улыбнулся, и, думая, что спит, закрыл глаза. Он сидел на мягком сене в деревенской телеге с бортами из палок, куда его усадил Папа, когда телега подъехала к «остановке-вокзалу». Вслед за Серёжей Папа складывал в телегу большие сумки, подставив одну из них под спину Серёжи, и спереди ему на колени и в руки подан был рюкзак. Телега дернулась и ровно покатилась по грунтовой песчаной колее дороги на выезд из райцентра.

«А она красивая (!) похожая на сказочную снежную королеву, которую видел в мультфильме» – думал Серёжа, вспоминая её молодое лицо и улыбку.

Кузьмич, сидящий впереди с вожжами в руках, вероятно, тоже думал о Глафире Даниловне, девушке дородной, полной, но молодой, не старше 20-ти. Её всей деревней называли по отчеству «за-ради» уважения к её отцу, известному по округе кузнецу-мастеру. В своей кузне на краю деревни он всем помогал, чинил железные предметы, ковал подковы всем лошадям, знал у каких коней, какого размера подкова.

– Известное дело – Даниловна. Мол-лодая красивая девка. Отец – мастеровой, а ей хоть бы что, и в город ездила, училась буд-тто, да вернулась ни с чем. Сказано, молодая да глупая. В голове ветер так и свищет. В райцентре ухажеров поменяла уже пять раз, говорят! —

– От нынешней молодежи много и ждать нельзя – сказал Папа.

Дальнейшее Серёжа уже не слышал, если слышал, то не различал слова. Серёже почему-то хотелось думать о Глафире только в сказочном образе. Его сонный мозг совсем отказывался от обыкновенных мыслей реальности, туманился и удерживал одни сказочные образы, которые имеют такое удобство, что легко меняются и как-то сами собой, без напряжения со стороны думающего, зарождаются в уме и сами – могут исчезнуть, если только хорошенько встряхнуть головой. А телегу трясло на буграх и ямах. Серёжа просыпался и оглядывался кругом. Но всё, что он видел вокруг, было сказочно прекрасно, так что он вновь легко погружался в дремотный сон.

Направо темнели холмы, которые, казалось, заслоняли собой что-то неведомое и страшное, так как небо над холмами быстро темнело. А солнца совсем не было видно за серыми тучами, нависшими слева на горизонте, и только выше туч края их и полоска неба багровым заревом алели над землей, будто за тучами где-то был пожар. Даль еще была видна впереди телеги как днем, но её нежная лиловая окраска, затушеванная вечерней мглой, уже пропала, и всё поле пряталось в туманной мгле.

Неожиданно дорога повернула, и спереди всё опустилось в черноту леса, и они въехали в этот темный лес. «Как только лошадь видела в темени дорогу?» …, но лесополоса быстро кончилась. Вновь телега поехала по бескрайним полям, по ровной дороге.

В жаркие летние вечера, когда лето достигает своего пика, и готово перевалить на вторую половину приближаясь к осени, – уже не кричат перепелки и коростели в полях, не поют в кустарниках у лесопосадок соловьи, не пахнет цветами: птицы заняты своим потомством, травы колосятся и цветы превращаются в семенные коробочки на стеблях, как у дикого мака. Но поля всё ещё прекрасны и полны жизни, несмотря на выжигающую жару, особенно вечером, когда дневная жара спадает. Едва зайдет солнце и землю окутает мгла, как дневная тоска забывается, и природа вздыхает широкой грудью полей; повышается влажность воздуха. А в высохшей состарившейся седой траве, в потёмках, поднимается веселая молодая трескотня, какой не было жарким днем. Слышится со всех сторон треск, посвистывание, царапание какое-то, какие-то басовые и дискантные звуки, – откуда что берется? – всё перемешивается в непрерывный, монотонный гул, под который хорошо думать и грустить.

Лошадь медленно бредет по дороге, которая, поднимаясь на косогор и опускаясь с него по длинному спуску, ведет к деревне. Деревня видна в далёком далеке, в конце пологого спуска, где внизу видны темные пятна деревьев и светятся окна крайних домов. За деревней темнела низина, в которой река или речка несла свои быстрые воды среди леса.

Телега ехала ровно, по ровной дороге среди полей как по степи. Однообразная трескотня в полях убаюкивала как колыбельная песня. Серёжа ехал и чувствовал, что засыпает. Но вот, откуда-то донесся отрывистый, тревожный крик полевой птицы и раздался неопределенный звук, похожий на чей-то разговор вроде удивленного: «ак-ак- кто это ходит?» – (так квохчет куропатка под кустами чертополоха), – и дремота чуточку отступает, уступая желанию посмотреть – «кто там разговаривает?».

Проезжали мимо небольшого овражка, где росли кусты, и Серёжа услышал, как птица, которую не знал, как зовут, кому-то кричит: «Сплю! Сплю! Сплю!» – а другая в ответ, из глубины овражка, разрезающего поля, хохочет: «уха ха-ха!» – это сова. «Для кого они кричат, кто их слушает на этой равнине?» – …. Но в их криках есть небольшая грусть и будто бы природа вся жалуется проезжающему человеку…

Сквозь серую вечернюю мглу видно было всё, но трудно было разобрать очертания предметов, всё представляется не тем, что оно есть на самом деле. – Вдруг, впереди у самой дороги Серёжа увидел силуэт, похожий на человека. Он не шевелился, ждал, и казалось, что-то держал в руках. «Кто такой в чистом поле?.. Разбойник?..» – подумалось, пока фигура приближалась. Но вот, она поравнялась с телегой, и Серёжа увидел, что это одинокий куст, стоящий на краю дороги с распростертыми в сторону ветками.

Неожиданно справа из-за леса взошла луна, как большой круглый желто-белый фонарь и ночь стала бледной и томной. Серой мглы как не бывало. Воздух стал необычайно прозрачен, свеж и тепло поднималось от нагретой за день земли. Всюду стало хорошо видно, и даже можно было различить у дороги отдельные стебельки бурьяна-травы. И спереди деревенька из «далекого далека» виделась ближе, и различались две улицы домиков, окруженные высокими деревьями.

Сережа пристроился на мягкой опоре под спиной – на сумку положил свою голову. Слух его давно уже привык к перестуку и перескрипу колес телеги и к монотонному гулу полей. Он понемногу засыпал, казалось ему, что едут они давно-давно, когда прошло всего около часа с небольшим.

Широкие тени ходили по всей равнине от облаков на небе, освещаемых луной…. Немного жутко было близкой ночью. Взгляд Сережи, лежащего на спине, устремился на бледно-зеленые темнеющие небеса, усыпанные первыми звездочками. И понятно было, почему теплый воздух вокруг казался недвижимый, застывший. Вся природа – в ожидании, настороже, словно боялась пошевелиться в ожидании темноты. Словно природе было жаль утерять во тьме приходящей хоть одно мгновение жизни.

О необъятной глубине Неба можно судить только в открытом море или в открытом поле, в степи ночью, когда светит луна. Небо и страшно и красиво и ласково, оно глядит множеством мерцающих глаз и манит к себе, а от манящей ласки его кружится голова.