Сергий Чернец - Собрание сочинений. Том шестой

– Алло! Вам кого? Профессора? Но он занят и не может подойти! – звучал зычный женский голос после прекратившихся гудков.

– Кто там, Лиза? – слышно было, как бы в стороне, из глубины далёкой комнаты.

Лиза Петровна пожимает плечами и сообщает в молчащую трубку:

– Завтра у профессора консультация на кафедре. Если завтра вы не можете, ничем помочь не могу, – и она готова положить трубку, но Борис Кириллович отложил журнал и уже подошёл.

– Подожди, Лиза. – Он взял трубку и начал разговор. – Я слушаю… – в ответ молчание. Сквозь легкое потрескивание аппарата угадывается чье-то дыхание.

– Почему вы молчите? Вы меня слышите? —

– Слышу, – чуть помедлив, ответил ему мягкий приятный и приглушённый от сдерживаемого волнения женский голос. – Здравствуйте профессор! —

– Здравствуйте! А кто это говорит? —

Лиза Петровна, собравшаяся было уходить в сторону кухни задержалась в дверях, надеясь расслышать голос в телефоне – «кто же?» – включённом ею на громкую связь. Борис Кириллович взглянул на жену и нахмурил брови. Лиза Петровна, передёрнув острым плечом в цветастом халате, скрылась за приоткрытой дверью комнаты, по-прежнему слушая «краем уха».

– Так, я вас слушаю. Что вы хотели? —

Ему отвечал затаённый вздох. Вдруг, всё это – и неурочный звонок в поздний вечерний час, и голос, будто знакомый, но неузнаваемый, и нескрываемое волнение женщины на том конце провода, – всё столь неожиданное и странное – привело Бориса Кирилловича в тревожное состояние, его охватило волнение.

– Слушайте! – он стал говорить подчёркнуто строго, чтобы таким образом скрыть свой страх перед неизвестным. – Что вам нужно? —

– Слышать Ваш голос, профессор. И больше ничего. Только ваш голос. —

– Голос? Что это ещё за глупости? —

– Да, очевидно, глупости, – соглашается мягкий приятный женский голос. – Вы правы. Но я так рада, что слышу Вас, Борис Кириллович… —

– Так кто же вы? Кто? —

– Кто? – с грустной усмешкой повторила женщина. – Это уже не имеет значения —

Голос… Этот приятный голос, о чём-то напоминающий. Он ему был определённо знаком. Но интонации… будто постаревшие. Они совершенно не вяжутся с тем прошлым, давним, запамятованным, и поэтому эти интонации мешали ему вспомнить. А он пытался, силился вспомнить, что-то было очень знакомое в этом мягком женском голосе. И какое-то шестое чувство, запрятанное глубоко в подсознании, внушало ему исподволь, что не следует вспоминать. Не надо. Нельзя.

– Извините, – говорит он решительно, с намерением разом покончить со всем этим. – Я вам не мальчик, чтобы играть в прятки. Прощайте. —

– Прощайте, дорогой Борис Кириллович. Живите долго и счастливо. Я очень этого хочу… —

И в этот момент – озарение осветило воспоминание.

– Стойте! – он что есть силы сжал трубку. – Я узнал… Я понял… —

В дверях мелькнула тень подслушивающей жены Лизы.

– Поля… – тихо и бережно произносит Борис Кириллович, выплывшее вдруг из неведомых каких-то далей имя. – Полинька… —

– Спасибо, – благодарит мягкий, знакомый уже женский голос. Он скорее угадывает, чем слышит это слово: так хрупко и почти беззвучно произнесла его женщина на том конце провода. И уже отчетливей:

– Спасибо, что вспомнили. —

Не выпуская из руки телефонную трубку, второй рукой он подвигает стул и присаживается.

– Поля! Надо же! Господи… Где вы? Как вы? Рассказывайте! —

– Ну, как. Как все, обыкновенно. Живу. Работаю. —

– Муж? Дети? – интересовался Борис Кириллович.

– Так должно быть? – спросил волнующийся приятный голос женщины.

– Ну, вы же – как все! – обрадованно успокоено сказал он. – Всё должно быть устроилось. Помните, я внушал вам, что всё образуется и вы ещё будете счастливы? Я был прав? – грустно вздыхает профессор, выражая тем самым, что ему совсем не хочется быть правым. – А вы тогда уверяли меня, что никто и никогда… —

– Никто и никогда… – слабым эхом отозвалось в трубке.

– Невозможно! —

– Значит, возможно… —

«Нет, это всё-таки невозможно! – думал профессор, вспоминая, – Это какая-то фантастика! Полинька Салахова… Девчонка с детскими косичками в нелепом жакете-кофточке с чужого плеча. И глаза… Совершенно невообразимые глаза – до того они были чисты и прозрачны – до насквозь, до самого донышка. Виделась в них наивная простетская-детская душа, такая неискушённая и безоглядная – в любви и сострадании, в готовности жертвовать собой».

– — – — – — —

Он тогда вел факультативные занятия на первом курсе филологического факультета. Было трудно, как вспоминалось: многое уже забылось, надо было начинать сначала. Тем более трудно, что перед ним, рядом со вчерашними школьниками, сидели и его ровесники, такие студенты и аспиранты, каким он был. Чувство неуверенности усугублялось в нём ощущением беспомощности: он тогда хромал сильно, и ходил на костылях на лекции. Повредился после жуткой аварии. В которой погиб его отец, возивший их в деревню на старой, с рук купленной машине.

Однажды, входя в аудиторию, он запнулся и чуть было не упал. Обламывая ногти на руках, ухватился за косяк. Костыли с грохотом повалились на пол. В тот же миг с заднего ряда к нему метнулась девчушка, подхватила костыли, подставила своё плечо. Он заглянул в её глаза – и испугался.

Потом не раз он говорил ей: нельзя вот так раскрывать всю себя, надо прятать свои чувства, иначе это может плохо кончится. И ещё он внушал ей, что любить его, беспутного Бориса, нельзя, что он калека, инвалид, неудачник…, – а её ждет радостное, безоблачное счастье.

Она не верила его словам. Она не хотела ничего слушать плохого, – она его любила. И он, неожиданно для самого себя, вопреки своим намерениям, пошёл навстречу её чувству. – Как это случилось, он и сам не мог дать себе отчёта. Полюбил ли он? Пожалуй, нет. Но ему была приятна её простоватая детская нежность, и он позволял её любить себя. Позволял… а уже тогда была Лиза Петровна, она помогала ему в аспирантуре. Помогала ему собирать данные для его диссертации, они работали вместе. И брак с нею был делом решённым.

Лиза Петровна была старше его. И пока он провел время в больнице и после больницы во время реабилитации, она немедленно отложила свою сделанную наполовину работу и засела в архивах и библиотеках, выискивая для него нужные документы, составляя библиографию и прочее. Делала она эту неблагодарную черную работу с таким неистовым самозабвением, не очень красивой, никогда никем не любимой женщины, для которой вдруг выпал один единственный последний шанс.

Как только появилась Полинька, Лиза Петровна быстро почувствовала что-то неладное и насторожилась. Она отметила перемены, происходящие с ним. Однажды, глядя на его рассеянность глазами. Увеличенными линзами очков, она в упор спросила его: что с ним происходит? И он рассказал ей всё.