Алекс Игорь А. - Право человека

– Я же сказал, ублюдок, чтобы ты шевелился? Кому я это сказал?! Кому я это сказал?! Кому я это сказал?!!

Цепкая рука дьявола-дяди была необыкновенно сильной и грозила в одно мгновение попросту сорвать распухшее ухо, как перезрелый кокос с упругой пальмовой ветки. Голова мальчика, ударявшаяся в трещавшую деревянную перегородку, вдруг сделалась пустой и гулкой, как барабан торжественного королевского гвардейца. В ней возник и становился всё назойливей странный и звенящий, пронзительный звук. Ударам не было числа, и мальчик практически уже терял сознание, как вдруг дядя столь же внезапно обрёл спокойствие, как и потерял его перед этим. Он медленно выпустил ухо мальчика, перевёл дух, спрятал яростно выпученные, как у пробитого рыбацкой острогой морского гада, глаза под изжёванные морщинистые веки и молча вытолкнул шокированного свирепым избиением мальчика на тесноватую террасу.

На террасе было очень жарко, и мальчик, пошатываясь, с трудом сел, свесив подрагивающие ноги к тёмной воде. Шустрая и необыкновенно мелкая мошкара тотчас принялась выводить вокруг его коленок запутанный танец. Глаза его сильно щипало, сердце бешено колотилось где-то в глубине грудной клетки, но мальчик изо всех сил кусал губы, приняв сейчас очень важное для себя решение – не плакать. Чёрта с два! Он не должен доставлять такого удовольствия проклятому старику. Нет. Он никогда теперь не будет плакать из-за него. Что бы ни сделал одержимый безумец, он не заплачет. Не заплачен ни под каким видом. Отныне он должен всегда поступать так, как поступил бы мужчина с фотографии.

И никак иначе.

Он твёрдо решил быть на него похожим.

Мальчик встал и подошёл к осколку зеркала, укреплённого на крайней деревянной опоре, поддерживающей ветхую крышу. Он посмотрел в мутноватую, обильно подпорченную постоянными влажными испарениями поверхность зеркала и попробовал выработать такой взгляд, как у человека на чёрно-белой фотографии – столь же прямой и решительный. Человек с фотографии никогда не стал бы лить слёзы из-за сумасшедшего дяди. Человек с фотографии этого дядю просто бы убил. Убил бы – и всё. И мальчик, рассматривая своё отражение в тусклом зеркале, в очередной раз пообещал себе, что обязательно сделает это, когда ещё немного подрастет. А пока можно попробовать продырявить ненавистную лодку гадкого безумца.

Оглянувшись, он сделал пару шагов и извлёк из-под крыши завёрнутый в тряпицу, заранее подготовленный и заточенный о большой булыжник гвоздь. Гвоздь, оказавшийся в его испачканных руках, был длинный, гнутый и глубоко изъеденный пятнистой коричневой ржавчиной, но вполне мог послужить для осуществления заветной цели – помочь ему утопить безвозвратно спятившего старика, который, несмотря на то, что всю жизнь прожил на реке и сам сильно походил на обитателя водных глубин, так и не удосужился выучиться плавать.

Очень осторожно он, сжав губы в полоску, стал подтягивать к себе хлипкую, неоднократно латанную речную посудину, по самые края нагруженную нераспроданными за утро фруктами, от которых исходил густой аромат. Подготовленные к быстрому вскрытию зелёные кокосовые орехи своими острыми конусами до невозможности точно походили на светлую дядину шляпу, а волосатые рамбутаны давали повод вообразить, что лодка под завязку заполнена оравой маленьких красных человечков с разлохмаченными на ветру головами. Мальчик от души подивился, где это дядя находит среди всех них место для себя, и продолжил тянуть мокрую верёвку, последовательно осуществляя задуманное. Едва порядком нагруженная лодка приблизилась настолько, что в неё можно было встать, он, несильно ободрав голень, поставил ногу на край борта и замешкался – на неопытный взгляд, нечего было и думать о том, чтобы залезть в лодку полностью; но тут вдруг исцарапанная нога мальчика соскользнула с низкого борта, тяжёлая посудина сильно накренилась, и несколько крупных, ярко-оранжевых мандаринов из сложенной на корме высокой пирамиды проворно и весело скатились в воду и поплыли вдоль берега, подхваченные лёгким прибрежным течением.

Мальчик замер, на секунду прикрыв глаза. Его охватил самый настоящий, отчаянный страх. Впрочем, времени на раздумья сейчас было маловато. Осознав это, он быстро запрыгнул обратно на террасу и затравленно покосился в сторону комнаты, откуда долетал запах жаренного с овощами местного коричневого риса – дядя, занимающийся обедом, кажется, ничего не заметил.

Не понаслышке зная о крайней жадности старика, мальчик тотчас мысленно представил, что его ожидает, когда обнаружится пропажа нескольких мандаринов. Сколько их уплыло точно, он сказать бы не смог, так как считать не умел, но казалось – много. Очень много. Он панически соображал, что ему делать. Мандарины между тем относило всё дальше, а выбежать с другой стороны дома и попытаться поймать их вдоль берега казалось положительно невозможным – пришлось бы пробираться мимо начавшего громко чавкать чёртова старика и, потом, для этого пришлось бы оставить свой важный пост. Через короткий промежуток времени мальчик, поставленный перед необходимостью сделать окончательный выбор, решился: больше влетит, если сидеть на месте и ничего не делать, и поэтому мандарины нужно было во что бы то ни стало спасать. Быстро перегнувшись за край террасы, он ещё раз, прищурясь от солнца, проследил их путь – сейчас аппетитные оранжевые кругляши, покачиваясь на низких ребристых волнах, почти приблизились к хлипкому соседскому помосту. Мальчик, мысленно обратясь к фотопортрету мужественного человека в форме, решительно выдохнул воздух и проворно метнулся в сторону выхода, находящегося прямо в противоположной стороне дома.

– Эй, стой, эй! – дядя от свершившейся неожиданности подскочил на своём месте, как рыбёшка на сковородке, поперхнулся горячим супом и залил себе на груди серую, давно не стиранную рубаху. – Куда ты, безродная дрянь?! Стой, кому я сказал?!!

Но мальчик, чувствуя колотящуюся пульсацию в висках и затылке, уже подбегал к соседнему дому, зная, что разъяренный дядя не рискнёт преследовать его – в лодке всё-таки было очень много дорогого товара, и жадный осьминог ни в коем случае не оставил бы своё богатство без присмотра.

Дом соседей располагался неподалёку и был, на поверхностный взгляд, ещё беднее и неказистее, нежели даже их с матерью и дядей убогое жилище. Соседский дом почему-то напомнил мальчику старую разбитую баржу, когда-то выброшенную на берег именно в этом неподходящем месте и оставленную теперь догнивать, разлагаясь под солнцем. Отжившая своё покладистая и безропотная речная посудина. Плоский чердак лачуги, похожий на капитанскую рубку, неосознанно дополнял удивительное сходство хлипкого жилища с баржей, покинутой бездушной командой умирать в тоскливом одиночестве.