Алекс Игорь А. - Право человека

Ещё на одной из картинок, служащих иллюстрациями для рассказов, были изображены несколько похожих друг на друга деревянных мельниц с большими разлапистыми крыльями; сквозь крылья одной из них остро пробивался солнечный луч – и казалось: ещё немного, и крылья сдвинутся с места. Мама, едва умевшая читать, в своё время как смогла объяснила ему, что когда начинают вращаться от ветра крылья, то каменные жернова там, внутри, перемалывают зерно в муку, из которой затем пекут хлеб. Запутанное объяснение ровным счётом ничего ему не объяснило, но удовлетворило полностью. Крылья должны вращаться – и это главное, что он усвоил про себя. Теперь ему очень хотелось когда-либо понаблюдать за их полетом, несмотря на то, что страны ветряных мельниц, как он знал, находятся где-то очень-очень далеко отсюда.

Однажды утром он проснулся от громкого ворчания дяди, сопровождающегося робкими и приглушёнными мамиными всхлипываниями. Осторожно выглянув из-под одеяла, мальчик увидел, что она, совершенно голая, стоит боком к нему совсем близко у отмытого до блеска окна – так, чтобы на неё падал свет, широко расставив ноги, а злющий старик с нескончаемым потоком проклятий исследует её тело, щупает ей горло, ожесточённо мнёт коричневыми жилистыми ладонями плотные мамины груди и беспрестанно грозит испуганной женщине сжатыми кулаками, сильно испещрёнными старческими прожилками. Затем он, скрючившись в три погибели, рывком заставил её, раздражённо ударяя ладонью по внутренней стороне бедер, раздвинуть ноги ещё шире и принялся, пристально щурясь, вглядываться в то место, где под округлым и упругим жёлтым материным животом росли треугольником тёмные волосы. Мама стояла молча, сложив руки у груди ладонь к ладони, сдержанно всхлипывая, то и дело поднимая голову вверх, кусала губы и вытирала слезы, избороздившие блестящими полосками её раскрасневшееся от пощёчин лицо.

Зрелище это, столь необычное, непонятное и оттого откровенно запутанное и страшное, настолько поразило мальчика, что он, позабыв о всяческой осторожности, облокотился и привстал на кровати.

Дядя оторвался от своего пугающего занятия, с неожиданной живостью выпрямился и сунул свое оскаленное лицо с выпученными от злости глазами прямо в лицо матери, громко прошипев очередную порцию сдавленных и плохо разборчивых проклятий. Затем, поочерёдно и быстро облизав несколько раз подушечки пальцев на обеих руках, он обтёр их о грязные, с застаревшими пятнами от фруктов заскорузлые штанины, встал, на этот раз, на колени, вновь прищурил озабоченные глаза, вставил пальцы между ног мамы и принялся пристально вглядываться. Неизвестно, что он там увидел, только, повторно облизав пальцы, он вытер их о короткие лоснящиеся штаны, уже окончательно поднялся на ноги и, бросая ненавидящие взоры в сторону матери, начал, бегая туда-сюда по дому, истошно орать теперь совсем уже в полный голос. Короткие и седые волосы его, растущие в весьма ограниченном количестве, казалось, встали на просвечивающейся макушке дыбом, а голос, дойдя до верха своих возможностей, стал неожиданно сбиваться в плаксивые ноты, точно у охрипшего петуха.

Мать, вне себя от испуга и неизвестности, вздрагивала и прижимала к вздымающейся груди скомканное домашнее платье, подняв его быстрым и робким движением с пола.

– Шлюха! Шлюха, шлюха, шлюха! – визгливо вопил дядя, от прилива невиданной злости едва ли не подпрыгивая на месте и не обращая ни малейшего внимания на проснувшегося мальчика. – Проклятая безмозглая шлюха! Только с тобой и могло это произойти, глупая и продажная шлюха! Ты думаешь, я должен теперь давать тебе деньги на докторов? Как бы не так! Как бы не так! Вот!! – тут дядя развернулся к матери спиной, низко согнулся и несколько раз с большим ожесточением ударил себя кулаком по невероятно худым ягодицам. – Вот!!! – истошно проорал он, поворачивая к совершенно впавшей в панику матери оскаленное лицо с выпученными глазами и жёлтыми, давно уже сгнившими зубами.

Здесь он вдруг прервал свои проклятия, по всей видимости захлебнувшись ими, в невыразимой ярости топнул ногой и выскочил на террасу. Секунду спустя послышался трескучий звук упругой струи, вспенивающей речную воду.

С самого детства привыкший ко многому мальчик ещё никогда не видел своего опекуна в таком диком гневе и поэтому ощущал сейчас приступы жутковатого, ноющего, отвратительного страха, то и дело заставляющие его тело под тонким одеялом ёжиться и дрожать. Продолжая слышать, как старик шумно и яростно мочится, мальчик робко встал рядом с кроватью, не зная, что делать дальше.

Мать, увидев сына, уронила скомканную одежду на замызганный, неубранный с утра пол, кинулась к мальчику и стала прижимать его голову к холодной открытой груди, плача и то и дело вздрагивая от внутренних конвульсий.

– Отойди от ребенка, негодная продажная дрянь! – немедля возопил тут как тут объявившийся дядя, и теперь совсем уже не своим голосом. – Ты скоро сдохнешь, и его хочешь за собой утащить? Уйди, я сказал!

Здесь он с неожиданной прытью, совершенно как стремительный морской охотник, подскочил к матери и, ухватив её за руку, дёрнул со всей стариковской силы так, что и мать, и мальчик в одно мгновение оказались на деревянном, давно не крашенном полу. Распущенные волосы матери полностью накрыли мальчику лицо так, что он, глубоко вдохнув родной и тёплый запах, неожиданно разревелся в полный голос. Мама громко всхлипывала, гладила его по спине и не выпускала его из своих объятий. Они лежали вдвоём на холодном неубранном полу, и дядя кружил где-то над ними, потрясая жилистыми щупальцами-кулаками и извергая в пространство совершенно невиданный доселе поток грязных и богохульствующих проклятий.

Бешеный старик, хотя и брызгал слюной и бранился, всё-таки привёл на следующий день к постели мамы важного врача-европейца. Врач, высокий ростом, имел до крайности непроницаемый вид и был тщательно одет в строгого покроя тёмно-зелёный костюм со светлой сорочкой. Карманы на костюме были накладные. Широкий галстук, туго завязанный на шее врача – серый, в коричневую с прожилками полоску. При себе у него также имелся большой коричневый саквояж мятой кожи, который вызывал уважение одним лишь своим серьёзным и дорогим видом. Похожая на старинную гондолу большая моторная лодка, доставившая немногословного доктора по воде, покачивалась в равнодушном ожидании на утренних волнах. Столь же безмолвен и равнодушен был и её рулевой – молодой парень лет тридцати в широких брезентовых штанах и обветренным неприметным лицом.

Дядя, спина которого теперь имела неизменно выгнутое положение, в присутствии доктора оказался необычайно смирен и то и дело услужливо хихикал, щуря и без того узкие сверх всякой меры глаза. Он принёс высокомерному посетителю средних размеров железный тазик с подогретой водой и нераспечатанную упаковку разноцветного, специально по этому случаю купленного мыла. Воду доктор принял, но цветастое мыло проигнорировал, достав из своего саквояжа тюбик с жидким дезинфицирующим препаратом. На тюбике были многочисленные и густые надписи на чужом языке.