Юрий Мишаткин - Ушли, чтобы остаться

Макар Иванович согласно кивал, во всем соглашаясь, то и дело проводил ладонью по лицу, точно смахивал невидимую паутину, мешающую вспоминать былое или проверял, выросла ли щетина. Не выдержав, стал оправдываться:

– Искал я тебя, вот те крест, больше года. Первое письмо осталось без ответа, второе вернулось за отсутствием адресата. Решил, что напутал с адресом, вновь написал уже в адресный стол, не замедлили прислать на бланке письмо, что данная гражданка не проживает…

Таисия спросила, куда писал, оказалось, что письма, запрос уходили не в Читу, а в Челябинск. Таисия не сразу призналась, что, устав ждать письмо, написала сама в Пятихатку, пришел ответ из сельсовета, где говорилось, что указанный на конверте дом сгорел в войну.

– Верно отписали, – подтвердил Макар Иванович. – Меня на родине уже не было, уехал в новые края.

– На Яикову писал? – спросила Таисия, и Макар Иванович кивнул.

Старушка грустно улыбнулась:

– К тому времени отчаялась ждать встречи, дала согласие доброму человеку, фамилию сменила. Муж тоже воевал четыре года.

– Коль не потеряли бы друг друга, вышла за меня?

Таисия покачала головой:

– Поздно было заново строить жизнь, дите народилось, за подол держало.

Макар Иванович слушал и продолжал вспоминать, как Тая склонялась над ним в «студебекере», помогала не терять сознание, когда в госпитале вынесли приговор оставить раненого без ноги, иначе случится гангрена, заспорила с врачами, не позволила резать, убедила, что кость цела; и верно – спустя пару месяцев Макар с палочкой, но на своих двоих, делал первые шаги…

– Напугал меня, – точно подслушав мысли однополчанина, говорила Таисия. – Как узнал про ампутацию, потребовал дать револьвер: не хотел оставаться калекой. Еле успокоила, убедила что все образуется, а то, что рана болит, так на то оно и ранение – от греха подальше отдала револьвер главврачу…

Они простились ближе к вечеру, когда подошло время Таисии возвращаться на пароход. Макар Иванович переживал, что не может проводить – не на кого оставить казенное имущество, нельзя досрочно покидать рабочее место. Наотрез отказался от предложения шахматистов распить кружку пива и засеменил домой. Стоило переступить порог квартиры, как Мария Петровна насторожилась: муж был не похож на себя, таким грустным, задумчивым она видела его впервые. Старушка принюхалась, но от мужа не пахло пивом.

– Точно не в своей тарелке: солнце напекло, давление поднялось? Или старая рана дала о себе знать?

Макар Иванович уселся перед невключенным телевизором, уставился в темный экран и так сидел долго.

– Иди ужинать, – позвала жена.

Макар Иванович взорвался:

– Где прячешь сберкнижку, куда сховала? Зачем копишь? Жадность заела? Иль собираешь на похороны? Лично я умирать не планирую и тебе не советую! Первейшая ты скопидомка, не отыскать такую другую!

Напор напугал старушку, она отступила в кухню, где плюхнулась на табуретку, широко распахнутыми глазами глядя на выведенного из себя мужа.

– Пришел срок раскулачить! Больше не будешь рубль к рублику складывать! Завтра же закроешь счет, заберешь все до копейки и отошлешь Люське. Пусть станет стыдно и приедет!

Макар Иванович ринулся к гардеробу, разворошил стопку постельного белья, достал сберкнижку и открыл рот, да так и остался стоять – на счету Гвоздилиной была лишь незначительная сумма.

– Ну что, ирод, успокоился? – спросила Мария Петровна. – Перестанешь считать жадной, обзывать кулачкой?.. Не пропила, не проиграла. Люське с дочкой и внучкой деньги нужнее. Мы свое прожили, нам многого не надо, а им и на новую квартиру, и на отпуск. Извини, что не доложила, опасалась, что осерчаешь, скажешь: не балуй дочь, не нуждается она ни в чем.

Макар Иванович подошел к жене, положил ладонь на плечо, но Мария Петровна сбросила руку:

– Думал, стала скрягой вроде Плюшкина? А у меня, в отличие от тебя, душа болит за Люсю с внуками, особенно за правнучку. В кооператив дочь вступила, послала на очередной взнос – пусть не живут скученно в двух комнатушках. Тебе не доложила, чтоб голову не забивал хозяйскими делами. Знала, что не осудишь, нам-то деньги ни к чему, а Люсе с семейством в самый раз. Коль остыл, садись письмо сочинять.

Не дожидаясь согласия, старушка смахнула с обеденного стола крошки, принесла тетрадь, ручку.

– Зови в гости, почитай больше года не виделись.

– Работа их держит, отпуска дают в разное время года.

Макар Иванович уселся за стол, взял ручку.

– Напомни о приезде, нам-то с тобой к ним сложно ехать – дорога утомит, а то и уложит в больницу.

Макар Иванович вывел «Здравствуйте, наши дорогие!» и стал ожидать, что продиктует жена – сам был не мастак сочинять. Письмо на этот раз получилось не длинным и не коротким, в каждой строке сквозили тоска и одиночество.

На сетку телеграфных проводов кто-то умудрился накинуть порожнюю жестяную банку на веревке. Ветер раскачивал провода, и банка тоскливо гудела. Под столбом копошился выводок кур с выдерганными хвостами, отчего птицы выглядели жалко.

«И мне крылья подрезали, а имел бы хвост – и его бы не оставили в целости», – невесело подумал Федор и зашел в райотдел милиции. Предъявил справку об освобождении, терпеливо выслушал советы майора завязать со старым, забыть о прежних замашках, взяться за ум, вступить на трудовую дорожку… Когда нравоучения надоели, перебил:

– Что было, то быльем поросло. За почти четыре года многое передумал, теперь стану держать в узде нервишки, не решать ссоры дракой, хлопот со мной не будет. Свое честно оттрубил, вот и вышел досрочно.

Майор пообещал в недельный срок оформить паспорт и отпустил с миром.

Вспомнив о гостинцах родным, Федор заглянул в продуктовый, приобрел два килограмма конфет, в универмаге – женскую кофту, косынку, шерстяные чулки и не завернул на автовокзал, а двинулся к развилке дорог.

До Хохоленка можно было дойти по грейдеру, затем лесом, где известна каждая тропа, поляна, тем самым сократить путь, но шла тихая осень: в березняке мокро, склизко, и Федор Рубцов стал ждать попутный транспорт. Выкурил пару сигарет, вспомнил, как этой дорогой уходил в армию, спустя три года возвращался домой, тем же летом под конвоем, в наручниках увозили к следователю.

На развилке присел на мшистый валун, вскоре появилась полуторка, которая шла не в Хохоленок, а в лесхоз. Федор перелез через борт, придавил узкую доску за кабиной, где возле водителя сидела пухлая, с сонными глазами девица.

Полчаса тряской поездки – и машина затормозила у семейки вязов. Не выключая мотора, водитель заглянул в кузов:

– Дальше на двоих добирайся, никуда не сворачивай и упрешься в Хохоленок.