Андрей Виноградов - Не ум.ru

– Я тебе покажу суку! – проорали вослед молниеносно смывшемуся старику.

Все-таки женщины, в отличие от мужчин, меньше склонны к философической отстраненности от тягот быта. Возможно, метельное утро сказалось. Мрачное, негостеприимное, раздающее сопутствующее настроение буквально всему живому, не очень живому и совсем мерзлому тоже. На мой взгляд, запитанный бездельем и распоясавшейся фантазией, в пурге скрыто что-то от «Сеятеля» Ван Гога. От «Сеятеля на закате солнца». Например, бессмысленная щедрость. И такая же надежда, что все взойдет.

Зато сбылись чаяния официантки докричаться до моего отупленного бездельем сознания. Мне ускоренно вспомнились заведомо убийственные триста восемьдесят вольт, а последовавший за воспоминанием вдох насытил легкие живительным воздухом, а душу желанным умиротворением: пусть лучше орут, чем током… Я извинился за неудачную попытку пошутить и смело пообещал однажды искупить вину конфетами.

– Грильяжем, – наказали мне по-прежнему строго. – И чтобы непременно фабрики Крупской!

«Удивительное место. Денег за сутки плачу немерено, но всем должен», – подумал я инертно. Хотя следовало раскинуть мозги неводом в иной стремнине: если страна не справляется с обитателем мавзолея, то уж фабрику имени его спутницы, чтобы не сказать «бабы его», – переименовать проще простого! Давно бы следовало. С чего-то же начинать надо? А так подавай этой курице «грильяж» от Крупской… Видали?!

К слову сказать, «перебесился» я быстро и незаметно. Если бы довелось в тот же час венчаться с партией, никто не осмелился бы публично выступить против нашего союза. Вся моя оппозиционность вспухла и сдулась исключительно внутренне. Проще говоря, беду я на себя не накликал. Если такой предусмотрительности достаточно, чтобы провозгласить себя «не дураком», то да – не дурак!

Не скажу, что после прогибов и приседаний новая официантка ко мне подобрела. Скорее утратила интерес.

Я же наоборот – обрел свой.

На дебелом, не прикрытом форменной блузой предплечье официантки обнаружилось темное углубление с пересекшим его в середине коротким, не успевшим побелеть шрамом. Вместе отметины походили на стрелку компаса, балансирующую на оси. Одно острие указывало на север, другое, соответственно, на юг. Может быть именно это пустяшное напоминание о том, что где-то царит тепло, подвигло меня к решению выбираться из далекого захолустья как можно быстрее. Все возможно. Однако если случилось именно так, то исключительно подсознательно, потому что думал я в это время совсем о другом.

Ох уж это непонятное углубление на женской руке с пересекшим его шрамом… Будто оброненные на илистое дно, они устроили настоящую круговерть воспоминаний, окрашенных в мрачные цвета терпкости и бессилия.

Весь, запитый бурдой, именуемой кофе, бутерброд с маслом и сыром, выданный мне на завтрак – яичница, царица поджаренных северных яиц, оказалась мною пошло профукана, – я прилипчиво зыркал в сторону официантки. Жег глазами обнаруженную отметину. В конце концов, женщина с фырканьем в мою сторону удалилась на кухню, а когда вернулась в зал, то загипнотизировавший меня след оказался заклеен полоской пластыря. «Здоровая, как бегемот, жирная и при этом чуткая…»

Заклеенная отметина сделалась для меня еще заметней, чем раньше, но в тоже время скрылась тайной от менее глазастых. Сама того не ведая, бежевая приклейка установила между мной и недоброй официанткой странную, почти что интимную связь. Так бывает, когда продавец что-то украдкой метнет под прилавок, а ты, пронырливый, ненароком засечешь движение. И значение его безошибочно угадаешь. Продавец знает, что раскрыт, но мы оба делаем вид, что все нормально, никаких аномалий. Он в болезненной надежде не быть пойманным и не лишиться работы, а ты – наивно-нелепо уповая на то, что теперь у тебя в лавке блат.

Я представил себе, как будет больно женщине отрывать клейкую ткань. Часть клея – без вариантов – будто вживется в кожу. Потом надо будет до красноты тереть злополучное место пальцем, скатывая грязно-серый шарик. «А она короткопалая, с необъятной грудью… Не самая удачная комплекция для таких телодвижений». Наверное, переживания за предсказанные неудобства невольно отразились на моем лице. Иначе с чего было женщине «добивать» меня «извращенцем» после недавнего «хулигана»?

Сейчас, через столько лет, складывая коллаж из своей немыслимой мысли о таинственной, интимной с официанткой связи, глыбы ее короткого тела, злобного лица человека, познавшего все о насилии унижением, измученного недобрым эхом, каким жизнь отзывается на наши стенания… – я, пожалуй, соглашусь с ее правотой. Извращенец. Вольн о было выпендриваться – писатель, как-никак из самой Москвы. Пусть и самоназванный. Это о писательстве. Но поди проверь. Зато штамп в паспорте со столичной пропиской… Москву-матушку не отменишь! Даже из Питера такой фортель немыслим.

Да, я довольно двусмысленно, фривольно даже предложил женщине почитать перед сном.

Три оставшихся до счастливого возвращения в цивилизацию дня мне было предписано безропотно подъедать то, что давали, и любой ценой воздерживаться от эксцентричного юмора. Причиной послужили обнародованные кухней сомнения в достатке еды для всех постояльцев. Если буран затянется. А он затягивался. К тому же макушка, на которую официантка, презревшая чтение вслух, упустила поднос – «Ребром, зараза… Суметь надо при ее-то росте…» – давала о себе знать равномерной пульсацией. Я еще долго скрытно обожал неизвестного мне человека, который изобрел пластмассу. Обидные шрамы лучше любых похорон.

За час до выписки из гостиницы я «растряс» ближайший банкомат, однако «моя» официантка так и не появилась. Я решил, что лютый мороз отбивает все запахи, даже денег, и вознамерился как-то увязать это открытие со здешней моралью, но кукиш так и остался в кармане.

Спустя годы я точно прозрел: да ведь кукиш – это символ непорабощенного мозга! В кармане он, надо сказать, хорошо защищен и от этого еще более ценен, хотя по уму следовало бы ценить беззащитное.

Например, себя на вечно холодном Севере.

Посещение холодильника – вот на что нынче навели меня воспоминания о далеких северных днях. Было еще что-то, но я упустил.

Потирая рукой поясницу – привычка симулянта со стажем, бреду на кухню. Слегка пошаркиваю. За эту манеру, проявляющуюся отчего-то исключительно дома, вовне ни разу такого не приключалось, там я относительно бодр и пружинист, – дочь обзывает меня «стариком-процентщиком». Хорошо бы услышал ее Господь и просто так, хохмы ради, воплотил необидную дочернюю насмешку в жизнь. Цен ы бы не было моему положению: пожилой, респектабельный и, что важно, сытый банкир. Ведь настоящая сытость – это когда о еде вообще не думаешь, потому что отсутствие ее, даже малейший ее недостаток невозможны, как вчерашний министр на бирже труда.