Лилия Печеницына - Гражданин России

Кому еще я мог продиктовать свое послание человечеству, как не ей? – той, что поставила в церквушке свечку за упокой моей Души; той, что оплакала мою судьбу, проливая горькие, наполненные смыслом, и никем не обнаруженные слезы? Никем, кроме меня… Я не стал бы рассекречивать тайны прошумевшей во Вселенной, но сокрывшей Истину истории, но меня тронули слезы той, что не сумела воспринять ложь как сверкающую золотом монету. И, спустя века, я обращаюсь к леди, облаченной в цвета искренности, а через нее – к тем, кто не утратил чувство патриотизма (есть ли такие?)…

Я был в тот миг рядом и твои слезы были моими слезами, твоя неутоленная печаль – моей невысказанной грустью, твоя боль – моей незаживающей раной, твоя потеря – моей гибелью. Впрочем, я всегда с тобой, где бы ты ни была, хотя ты считаешь, что одинока в мире, знакомом тебе с детства… Ты никогда, никогда не будешь забыта мной. Но, милая моя, чудесная, тебе не придется встретиться со своим Близнецовым Пламенем ни в этом году, ни в следующем, ни даже через пять лет… Ты так далека от меня, голубушка! И в то же время так близка моему существу, что между нами не возникает пропасть расстоянием в несколько сот лет, несмотря на твою жизнь в настоящем и мою – в прошедшем. Я не могу протянуть руку и привлечь тебя к себе, утешить: между нами завеса, разделяющая миры; никто не вправе разорвать эту завесу (иногда мне кажется, она призрачна, до смешного призрачна!). Единственное, что я сейчас могу, так это пробудить в тебе желание взять лист бумаги и перо (спотыкаюсь: не перо, конечно, – ручку) и начать транслировать в мир пережитое мной когда-то…

Я не осознавал роль, с которой пришел на Землю, хотя и чувствовал свое Предназначение. Но мне роль не казалась ролью: я жил по-настоящему! Видит бог, я не играл, не притворялся, не казался, но БЫЛ. Теперь-то я знаю, что не я играл роль – она сама меня вела, а я, скорее, находился в позиции пешки в мировой интерпретации фактов. Кабы знать все доподлинно, так я бы сдался: отказался бы от роли, ведь не пристало Духу мерцать в виде марионетки, которую направляют кукловоды. Но я ничего не знал о сюжете, в котором мне предстояло заявить о себе на весь мир… И, видимо, ЭТО благо, поскольку кукловоды в моей истории не принадлежат сфере Земли, они – небесные. Впрочем, матушка моя в некотором смысле оказалась той, кто выступил в роли земного кукловода: именно она уговорила небеса обратить внимание на мою персону. Если бы не она, я мог бы родиться в одном веке с тобой, звезда моя, и мы бы вместе развязали кармический узел! Однако… я искупаю ошибку до сих пор и остаюсь не рожденным призраком настоящего и погасшим призраком прошлого. Но сожалеть не приходится (интересно, как смириться с предначертанным?): именно так все и было задумано от сотворения мира. Иначе – у меня была бы другая мать. Иначе – ты, мечта моя, не писала бы эти строки… Иначе – Россия пошла бы по другому пути развития. В чем же моя ошибка, возможно, ты хочешь узнать? – в малом: в том, что возомнил себя богом (ты верно поняла: я сейчас горестно усмехаюсь). Но разве был у меня другой выбор? Разумеется, нет (хотя во мне и бушевала убежденность в том, что мое сознание творит реальность). Однако, отсутствие выбора в век 19-й карму предшествующего не снимает: ниточка ошибочных действий тянется не с 1825 года и ни с 1795, года моего рождения в облике Р.К.Ф., а гораздо раньше. Когда-нибудь тебе станет известно и об этом факте моей биографии. Но не сейчас. В данный период раскрытия вселенской мудрости – уместно проследить историю, когда мой образ воплотился в Рылееве Кондратии Федоровиче. Не плачь, моя хорошая, ты не можешь не чувствовать: наши жизни не обесценены вечностью, наши редкие встречи с тобой, когда мы, будучи близки, не узнаем друг друга – часть Сокровенного Замысла, наша любовь не дает смерти отпраздновать торжество. Да будет благословен тот миг, когда информация о Близнецовых Пламенах хлынула в Россию!.. Невыразимо печально, но эта информация была для меня недоступна на стыке отшумевших веков… Тогда все было совсем иначе, даже помыслы людские. Однако же, созерцая различия, неизбежно обнаруживаешь их единый Источник, первопричину всего сущего, – и замираешь в благоговении.

Представь… Комнатушка дома бедных дворян: протертые кресла и диваны, облупившиеся столы, расшатанные стулья, мутные от воздействия времени и бедности зеркала, ветхие кровати. Ночь. Рылеева Анастасия Матвеевна (моя матушка), Рылеев Федор Андреевич (мой отец) и домашний доктор стоят у постели умирающего трехлетнего ребенка.

Домашний доктор держит малыша за руку, нащупывая пульс: «На прошлой неделе у меня был похожий случай… Тоже мальчик… (Прикладывает ухо к груди ребенка, чтобы прослушать сердце.) Не смог спасти…». Анастасия Матвеевна кидается доктору в ноги, хватая его за полы сюртука: «Доктор, умоляю!..».

В глазах моей матушки столько надежды, что доктор не в силах выдержать ее взгляда (роняет молоточки, тыкалки и зажимы) – отворачивается, отходит от кровати умирающего. Сожалеет шепотом: «Я не в силах…». Матушка в ужасе вскрикивает. Домашний доктор ищет возможности уйти от ответственности: «Анастасия Матвеевна, не отчаивайтесь! Доктор из Петербурга, знаете о нем? говорят, светило, вот-вот заглянет и в ваш дом… Как же медленно текут минуты…».

В комнату входит мужчина лет пятидесяти с саквояжем в руках. Очевидно, доктор. Федор Андреевич быстрым шагом направляется к вошедшему: «Здравствуйте, Терентий Семенович! Мы так много слышали про ваше искусство врачевания! Одна надежда на вас. Спасите дитя, ради Христа».

Анастасия Матвеевна бросается к петербургскому «светиле», складывая руки в молитвенном жесте: «В жару который день Коня мечется, никого не узнает, задыхается». Терентий Семенович приближается к кроватке ребенка, склоняется над ней, осматривает мальчика. Анастасия Матвеевна и Федор Андреевич отходят вглубь комнаты. Тем временем домашний доктор с петербургским «светилой» вполголоса что-то обсуждают. Проходит минута, другая. Анастасия Матвеевна не в силах больше ждать, идет к постели своего ребенка; с мольбой смотрит в глаза доктора, приехавшего из Петербурга. Для нее он – Бог, способный сотворить невероятное. Терентий Семенович тоже не выдерживает взгляда матери, складывает врачебные инструменты в саквояж: «Бывают чудеса… Если Вы набожны, молитесь». (Уходит). Уходит? не дает надежды? – нет, Анастасия Матвеевна не в силах это выдержать, оседает на пол. Провозгласить, что она поглощена горем, значит сказать слишком мало о чувствах матери… Кажется, сию секунду мать лишится сознания. Приняла ли Анастасия Матвеевна действительность? – на мгновенье показалось, ответ будет утвердительным, но нет, она вдруг стряхивает с себя оцепенение, подбегает к кроватке умирающего и всем своим видом демонстрирует протест происходящему: во взгляде читается решительность, тело собранно.