Андрей Золотухин - Путешествие вновь

6

Когда мне исполнилось лет одиннадцать или двенадцать, я решил влюбиться. Именно так – сознательно. Виной всему стали книги. Напрасно, à propos 4 4 Кстати (франц.). , говорят, что они сеют разумное и вечное. Фальши и глупостей в них тоже содержится преизрядно. Первая любовь! Как много в этих словах… Много – чего? Дури и глупости? Начитавшись всякой дряни, я вообразил себя отважным рыцарем с нежным сердцем и начал подыскивать подходящую Дульцинею. С этим дело обстояло плохо: гостей у нас почти не бывало, отец не любил их по причине скупости и нелюдимости, а мать жила в своем мире, устраивая воображаемые приемы и суаре в собственной голове, под сенью пропахших нафталином плерез.

Но однажды мне повезло: ужасно разболелся зуб, смена молочных на постоянные проходила тяжело, и я был препровожден к dentiste 5 5 Зубной врач (франц.). , доктору Лабинскому. Выходя на ватных ногах из кабинета, измученный и в слезах, я нос к носу столкнулся с девочкой моих примерно лет.

– Ира, дочура, – закричал из своей пыточной мой мучитель, – не входи пока сюда, ангел мой. Пусть сначала Марфа… Ну скорее же, скорей, несносная ты дура! Гадость и кровь! Гадость и кровь! Ах, что ты там возишься. Немедленно вымыть пол! Да, и плевательницу! Живо-живо!

Казалось бы, как можно влюбиться в дочь живодера? Инквизитора, причинившего мне столько страданий? Но проклятое воображение мгновенно соорудило подходящую историйку: жестокий вампир-отец – разумеется, японец – по личному приказанию микадо ставит немыслимые в своей жестокости опыты над плененными русскими воинами. Отрезает им головы и прочие конечности, из которых мечтает сшить Франкенштейна, непобедимую монстру. В высокой каменной башне, на острове Хоккайдо, средь вечно цветущих сакур, зловещий колдун спрятал ото всех свою дочь: девушку небывалой красоты, чистую душой и при том всем сердцем желающую победы нашему государю. Огромные фиалковые глаза, тонкие ключицы и мушка над губой.

Надо сказать, что реальная дочь зубного злодея глаза имела небольшие, неопределенного колера, тонкости же в ее теле не наблюдалось вовсе, как, разумеется, и мушек на круглом курносом лице. Но моя расчесанная чтением приключенческих романов фантазия мгновенно произвела все нужные манипуляции. Необходимо пробраться к прекрасной принцессе, вызволить её из заточения, после чего заживем мы бесконечно долго и несказанно счастливо.

«Ира Лабинская, ты покорила меня», – шептал я, засыпая. «Главное, не останавливаться. Так, что там положено делать дальше? Придумать ласковое прозвище для дамы сердца», – с этой мыслью открывал глаза. Это оказалось легче легкого. Ира. Ириска же! Сладко и тягуче. Увеличивая накал страстей, я начал яростно себя растревоживать, царапать сердце напрасными подозрениями и вообще всячески опалять душу жестоким и огнедышащим чувством. Так прошло дня три. Затем я вновь оказался в кресле дантиста – ее отца. Надо мной зависло длинное смуглое лицо с глазами навыкате. «Н-да… Молодой человек, дела ваши плохи. Сладкое уж очень любите, а? Что ж, будем рвать…»

Омерзительно юркие, вороватые пальцы, обильно проросшие черными жесткими волосиками. Мучитель порылся в стальном гробике, выудил искомый инструмент. Мушиные лапки, вооруженные козьей ножкой. «И клялся страстно юной деве, что только ею он пленен», – промурлыкал доктор Лабинский. И щами в нос он мне дохнул.

После этого испытывать не то что страсть и нежность, вообще что-либо кроме отвращения и ненависти к коротконогой принцессе с вредным для ротовой полости именем оказалось выше моих сил. Так, почти одновременно, усилиями семейства Лабинских я лишился последнего молочного зуба, а заодно и детских иллюзий.

7

Шли годы. Я благополучно, с похвальным листом, окончил гимназию. Пришла пора задуматься о будущем. Отец настаивал на юридическом образовании. Перечить ему я, естественно, не осмелился. Матери же было все равно: познакомив меня с избранными литературными произведениями и научив разбираться в музыке, соответствующей её вкусу, она умыла руки, занявшись в основном ловлей бабочек и собиранием гербариев.

Ну а случилось-то все совсем по-другому. К моменту моего зачисления в Московский университет отец подгадал скончаться от апоплексического удара. Мать предоставила меня самому себе, так я оказался на историко-филологическом факультете. Начал разбираться в лафитах, хаживать в оперетту и салон Madame Kitty. Картишки, нигилисты, антропософия и даже Карл Маркс в оригинале. Всё это было, да. Но – в меру.

Я успел окончить университет, когда мать за несколько недель сгорела от скоротечной чахотки. Ночью, уже отходя в мир иной, она отчетливо и хрипло прошептала: «Лунный Пьеро. Лунный… Лик… Похоже», – и жизнь вместе со струйкой крови изо рта вытекла из неё.

Я стал обладателем приличного состояния. Москва, служба, карьера – все эта суета не нравилась мне категорически. Средства же позволяли выбрать занятие по душе. Я так и поступил: выбор мой был в отсутствии выбора. Я считал себя декадентом и нигилистом.

«Choose life. Choose a job. Choose a career. Choose a family. But why would I want to do a thing like that?» 6 6 «Выбери жизнь. Выбери работу. Выбери карьеру. Выбери семью. Но почему я должен захотеть выбрать всё это?» (англ.). , – как я прочитал в одном популярном британском романе.

Англомания тогда была в моде, и я развернулся во всю: носил ужасающие белые гетры, и не менее мерзкий пробор по серёдке головы, на который пудами изводил бриолин; к этому безобразию – монокль, в котором я не нуждался совершенно. Я считал себя холодным и приевшимся жизнью эстетом, помесью Чайльд Гарольда с Оскар Вайльдом.

Родительскую квартиру на Большой Никитской я продал, она никогда мне не нравилась. К тому же, так приятно было ощущать себя взрослым и распоряжаться недвижимостью по своему усмотрению. Обосновался я на Пречистенке, наняв превосходные апартаменты на втором этаже, с декорированным уникальной майоликой камином и французским балконом. Сибаритствовал на собственный манер: то есть попивал самый дорогой херес и читал всё, что попадалось под руку, отдавая предпочтения примитивнейшим мистикам и оккультистам. Завел знакомства в московских литературных кругах. Участвовал в спиритических сеансах. Несколько раз нюхал кокаин. Какая гадость.

8

Шёл шестнадцатый год века. Германской войны я благополучно избежал, выхлопотав себе справку о врождённом пороке сердца. Нет-нет, в те годы я был весьма лоялен, но… Ходить в штыковые атаки? Попадать под гаубичный обстрел? Носить на голове нелепое изобретение химика Зелинского, пошло именуемое «противогазом»? А если и вовсе – убьют? И все ради того, что помазаннику соизволилось поучаствовать в переделке мира? Всё это решительно мне не импонировало.