Андрей Золотухин - Путешествие вновь

Потом мы, обжигаясь, жадно глотали горячий шоколад и улыбались друг другу одними глазами. «Вера, как вы думаете, снег – это что значит?», – рискнул разрушить я молчание. Она пожала плечами, продолжая улыбаться. Лимонный луч фонаря за окном выхватывал крупные пушистые хлопья. Всё в снегу: извозчики, дворники, храм Спаса-на-Песках, нищие, гимназисты, бродячие собаки, мелочные лавки. «Снег. Он покрывает всё. Прошлое, стыдное, заветное», – раздумчиво произнес я. Вера вдруг покраснела: «Тут жарко, Евгений. Давайте ещё немного прогуляемся».

10

Наше первое свидание, укутанное снегом и подсвеченное уличными фонарями. Негромкое, с привкусом какао. Прекрасное.

После нескольких обязательных походов в театры и иллюзион я решил поразить Веру размахом души и величиной мошны. Признаю: набор обольщений купчика средней руки, фантазия дефективного переростка. Я зазывал Веру в рестораны: в «Яр», «Славянский базар» или к Тестову. В ответ она только смеялась.

Больше всего Вера любила бесцельно и вольно гулять по московским бульварам. Увы, погода отнюдь не способствовала прогулкам. Март выдался мерзкий: мертвый посеревший снег мешался с ледяным дождем, оттепели перемежались суровыми морозами, и ветер, ветер, ветер. Нечистый, многажды переплавленный лед – словно воск застывший. Кроме того, весна обнажила грязное зимнее исподнее: папиросные окурки, битые бутылочные стекла, бытовые отходы, собачьи экскременты, утерянные галоши. Все это лежало на сером снегу, плавало в лужах, и не способствовало романтике.

«Куда пойти?» – хлопок по лбу. «Ну, конечно, конечно же! Это не может ей не понравиться, заодно и меня представив в самом выгодном свете – человеком искусства! Близкий друг Мельпомены, приятель Евтерпы, и наперсник самой Эраты! Ха!»

11

Около пяти вечера мы подошли к дому Филатова на Остоженке. Спустившись по неровным ступенькам в подвал, очутились перед простой черной дверью, на которой алой помадой было написано: «Седьмидомный грот. Арт-кабак».

«Название каждый день стирают после закрытия и пишут наново. Бренность бытия и вечный Уроборос, кусающий собственный хвост в цикличной повторяемости времен», – гордо произнес я белиберду, подслушанную у знакомых декадентов. Вера серьезно кивнула.

Я постучал – дверь беззвучно приоткрылась. Из темноты глядела пара блестящих, как у кота, глаз. «Просперо», – заговорщицки шепнул я в щель. Вера прикрыла улыбку рукой. Страж, мурлыкнув, прищурился. Пропустил внутрь.

Помещение оказалась просторным. Сводчатые стены окрашены темно-бордовой краской. Небольшая эстрада задернута черным бархатным занавесом. В углу притаился белый рояль, над котором висела латунная табличка: «В ТАПЕРА НЕ СТРЕЛЯТЬ, В ДЕКЛАМАТОРА НЕ ПЛЕВАТЬ». Рядом – гипсовая улыбающаяся маска дель арте. В зале было густо накурено и совершенно неделикатно пахло кухмистерской. На каждом столике стояла карточка с именем. Кроме заказанного мной неделю назад «Просперо», свободными, на удивление, оказалось еще три: «Гулливер», «Шахеризада» и «Лужин».

– Милости просим! Без церемоний – за любой незанятый, – встретил нас официант, похожий на полового: с прямым пробором в жирных волосах и в рубахе навыпуск. Вел он себя при этом развязно, и даже высокомерно. Я удивленно осмотрелся. В ответ на мой молчаливый вопрос об отсутствии аншлага дернул верхней губой:

– Ждали мадемуазель Тэффи, но она позавчера телефонировала и отменила чтения. Естественно, некоторые господа сняли réservation 9 9 Заказ (франц.). . – Что с неё взять: столичная барышня-с. Этуаль, знаете ли! – прибавил язвительно.

Мы расположились недалеко от эстрады. Я заказал бутылку бургундского и фрукты. По соседству, за столиком «Пульчинелла», графинчиком казенной и пивом утешались два приметных типуса. Один – толстенький и рыжеволосый, с бородкой клинышком, в расстегнутой визитке и закинутом на спину черном галстуке. Внешность его контрастировала с обстановкой: подобный субъект уместнее выглядел бы в Таврическом дворце, дремлющим на заседании Думы, укрывшись «Русской мыслью». Однако он почему-то сидел здесь, в арт-кабаке, таращил бессмысленные рыбьи глазки и пытался выудить из пивной кружки упавший внутрь монокль.

Собеседник его казался куда как более оживленным. Он морщась отхлебывал светло-соломенное пиво, и о чем-то оживленно рассказывал. Из любопытства я напряг слух, благо в полупустом зале было тихо.

– Вот я и говорю, Борис, где же справедливость? А может её и вовсе нет? Ну ладно, положим, Шекспир… Глыба! Одних у него сонетов черт-те сколько! Пьески, опять же, да и в целом наследие объемное. Но ведь и я – не просто так! Мне тоже есть с чем предстать пред Ним, – он торжественно ткнул длинным пальцем в закопчённый потолок. – Как-никак я тоже оставил! Четыре сборника стишевичей! Че-ты-ре! Это что? Это как?

«Октябрист», как я мысленно прозвал рыжеволосого, подтвердительно икнул, таращась в стену.

– Вот-вот, – обрадовался сосед Шекспира по Парнасу. Он был выше своего vis-à-vis на две головы. Из поношенной гимназической тужурки с крючками вместо пуговиц торчали узкие исхудавшие запястья. – Именно о чем и речь! Но при всем при этом, – голос его неожиданно дрогнул. – Штукенция выходит дрянная! Да, дрянная. Дни проходят, ускользают, жрать – нечего, а главное, нет услады плоти – он отчаянно махнул красной, в цыпках, рукой и вдруг разрыдался.

Приятель ранимого пиита продолжал шарить в кружке. На секунду взгляд его стал осмысленным:

– Ещё графинчик, – кликнул он официанта, – пару пива и грибков. – Грибки. Очень я люблю грибки-и-и, – закончил неожиданно приятным баритоном.

Мы с Верой переглянулись. В её глазах плясали веселые искорки. Определенно, я ожидал чего-то другого. Ужасно хотелось произвести впечатление своим коротким знакомством с богемой, авангардом воинства Аполлона, и – такая оказия. Я заерзал на стуле. Положение дурацкое.

– Позвольте полюбопытствовать, какими напитками утоляете жажду? Никак, кислятиной заграничной? Не могу одобрить такой выбор, хоть на части меня полосуйте, – раздалось над ухом.

Я, вместе со стулом, развернулся на голос. Очевидно, произнесший эти слова, только что посетил ватерклозет, так как продолжал застегивать гульфик, нимало не смущаясь нашим присутствием. – А не угостите ли водочкой? Вот просто так, от души, без кривляний?

Честно говоря, я немного струхнул. Непонятный субъект. Возможно, припадочный. Вином от него не пахло. Одет в добротную люстриновую блузу, подпоясанную кожаным ремешком, он не производил впечатление нищего или побирушки. Тонкое, почти красивое лицо в обрамлении длинных вьющихся волос, высокий лоб, но вот глаза… Определенно нехороши: большие, лихорадочно яркие, обведенные черными кругами. Безумные.