Марина Москвина - Вальсирующая

Софокл гордился бы таким драматургическим ходом, Шекспир посыпал главу пеплом в иных мирах, что не его осенила эта гениальная реплика. Искра, конечно, тоже ее оценила, поскольку сама была сценаристом и знала толк в вылетевшем как воробей слове, снайперски попавшем в цель, в нечаянной фразе, полностью менявшей дело, поэтому ей не страшны были бури и фьорды худсоветов.

Станут отсматривать материал о покорителях целинных земель по ее сценарию, а там хлеборобы заходят в столовую, усаживаются, давай ложками стучать, и все до одного – в ушанках.

– За стол садятся, не молясь и шапок не снимая, – с укором продекламирует главный.

Искра мгновенно под этот видеоряд настрочит:

“Сильные ветры дуют в степях Казахстана. Снимут хлеборобы шапки, простудятся, кто будет хлеб давать стране?”

Она обладала феноменальным даром лавировать между Сциллой с Харибдой и выкарабкиваться из любых ситуаций, связанных с освещением бессмысленных затей вершителей наших судеб, таких, как перекрытие Енисея, возвеличивание царицы полей кукурузы и прочее. Был забавный случай, когда она привезла съемочную группу в какой-то подмосковный совхоз, вывели директора для интервью на кукурузное поле: “Камера!..” А он стоит, смущенный: кукуруза ему по грудь, не то что у других – выше головы и “с ручками”. Но до тех-то – ехать и ехать. А этот – вот он: гора Ай-Петри возвышается над кукурузными метелками и что-то бубнит себе под нос про неблагоприятные климатические условия.

Искра ему: “А вы присядьте…”

– Не нам сетовать на эпоху, в которую выпало жить, – говорила Искра.

Она прошла всю войну, с 61-й армией дошла до Берлина, вернулась в Москву от Эльбы.

“Здравствуй, дочка! – писала мне Искра в пионерский лагерь. – Вчера я выступала в библиотеке имени Льва Толстого с надетыми на вельветовый пиджак медалями – своими, мамы и тети Ани, некоторые даже были одинаковые. Сказали, что будут восьмиклассники, а запустили третий класс. Тут уж я развернулась, они у меня только охали, ахали и хохотали. Мне потом учительница сказала: «Вы поняли, что это были не аплодисменты, а овация?»”.

– У меня главный талант – стереоскопическое зрение, – она говорила. – Это обнаружилось в армии, когда я служила на дальномере. Я понимала, какой самолет ближе в небе, какой дальше, – без специального оборудования.

Такое исключительное зрение на всей зенитной батарее оказалось у двоих – у нее и друга детства Зинкиной. Еще у них была подруга Светка. Ее маму, Веру Самойловну Бронштейн (такая же фамилия была у Троцкого!), арестовали перед войной, а следом и Свету, обе четыре года просидели в лагерях, не ведая друг о друге. Хотя Света потом говорила, что в лагере никто не “сидит”, там совсем другая задача.

Зинкина после войны работала хирургом в Боткинской больнице. Муж ее, Бородай, их комбат, жизнелюб и донжуан, красавец, грудь колесом, косая сажень в плечах, а как он пел – в окопах, в землянке, под латаную-перелатаную шестиструнную гитару, не сводя с Любы Зинкиной влюбленных глаз:

Бородай пережил два инфаркта, оба сопровождались остановкой сердца. Дважды Зинкина запускала мужу сердце, в сорок два года и в пятьдесят восемь. И оба раза он потом уезжал в санаторий с другими женщинами. Она ревновала, пускалась вдогонку, обрушивалась как снег на голову…

– …Третий раз она уже не стала, – вздыхает Галактион.

Галактиону же всё сходило с рук. В отличие от Лёшика: скандал, который я закатила ему по случаю рискованного проекта с мимом, по сей день вспоминают наши соседи, хотя с той поры много воды утекло в нашу бочку с крыши.

Искра Лёшу высоко ценила и утверждала, что он всегда будет ее зятем, даже если перестанет быть моим мужем. А когда я умру, говорила, он единственный не будет распускать нюни, а всё сделает, что полагается в таких случаях.

Как-то раз, когда я готовилась стать матерью, а Лёша готовился к очередной выставке, она повезла меня отдыхать в Юрмалу. Прошло три недели. От Лёшика – ни строчки. Я каждый день ходила на почту, пыталась дозвониться домой, всё было напрасно.

Вдруг мне на почте вручают письмо. Разворачиваю листок – и что я вижу?

“Моя дорогая возлюбленная Маруся!!! Как я тоскую, просто не могу передать. Днем и ночью я думаю только о тебе, особенно ночью, когда погаснут окна и зажгутся фонари, тогда мне хочется только одного – прижать тебя к своей груди и не выпускать из объятий до самого восхода солнца… Хотя мои слова лишь бледное отражение того, что я чувствую…”

Я затрепетала. Даже в лучшие наши дни Лёша не писал мне таких поэтически-страстных писем.

“Почему тебя нет сейчас со мной? – продолжал он. – Одиночество приводит меня в отчаяние, то ли дело с тобой, о моя Маруся!..”

– От Алексея? – заглядывает Искра через плечо. – Ну что, что он пишет?

– Неважно! – отмахиваюсь, с жадностью поглощая строку за строкой.

“Ты не представляешь, как ты нужна мне! Возможно, порой я кажусь тебе холодноватым, я мало говорю тебе слов любви, но пойми, что ты необходима для меня – как воздух…”

– Про Галактиона что-нибудь есть? – не унимается Искра. – Что там в Москве? Какие новости?

– Потом, потом…

“…Я думал, такое бывает только в романах или в кино. И вот я сам готов бросить всё, купить билет на Рижском вокзале в кассе дальнего следования и мчаться к тебе, подстегивая машиниста, браня за нерасторопность…”

Смутное подозрение шевельнулось во мне. Стиль не Лёшика, да и почерк какой-то не его… Я покосилась на Искру – и обнаружила, что она еле сдерживает смех.

“Стоит мне подумать о тебе, – я стала вглядываться в каждую букву, – как мои чресла наполняются страстью…”

Это был почерк Искры, плавный, округлый. Как я могла обмануться? Вот она – магическая сила иллюзии, которая лежит в основе феноменального мира.

– Какая же ты дура, – сказала Искра. – Я просто хотела пошутить. Ни почерк не изменила, ничего. А ты вся надулась от важности как пузырь.

Впрочем, и от него вскоре прилетело письмецо – до востребования – с коротеньким содержимым:

– Мужайся, – подбадривала меня Искра. – Тебе надо пробудить в нем страсть!

И раздобыла специальные капсулы – биодобавку к пище. Запомнить просто: “Вешние воды”, “Ася”, “Записки охотника”: так звали возлюбленную Тургенева, певицу и пианистку – “Виардо”. Шесть штук три раза в день во время еды, каждые пять лет увеличивая по одной капсуле.

– Может, он и тобой заинтересуется! – радостно предположила Искра.

Лёша намека не понял, заметил на бегу, что это отличная профилактика атеросклероза, и стал меня ими заботливо потчевать – “для мозгового кровообращения”.