Кира Бородулина - По лезвию струн. Ностальгический рок-н-ролльный роман

Астахов явился с получасовым опозданием. Мы горячо его поприветствовали, хотя Дэн и поворчал. Сеня на это благополучно плюнул, продолжая улыбаться в сорок зубов.

Расстановка сил теперь такая: Данчер играет на басу и поет, Дэн ритмачит, я солирую, Сеня барабанит. Ударником Астахов оказался классным, и признаюсь, меня это удивило. «Скрипач на крыше» что-то довел до конца!

7 февр., четв.

Не могу поверить, что скоро в универ! Арсений, оказывается, учится на моем факультете, на два года младше. Хорошо, хоть одно знакомое конопатое лицо. Мне кажется, мы подружимся. Меня так доконало одиночество, что я готов подружиться с кем угодно. С Мутчем не получается – он слишком замкнутый.

После репетиции пригласил Сеню в гости – показать, как живет продвинутая молодежь. Сеня в восторге: «Вау, да тут самое место для панка! Обалдеть!» Я ржал, как ретивый конь. По его мнению, здесь хорошая атмосфера, есть в этом убожестве романтическое дыхание. Ну и фантазер! Конечно, стало лучше, после того, как я окна покрасил и потолок побелил, но не настолько. Надо еще плакатов купить и стены завесить.

Мы сидели на кухне, слушая Цоя. Сеня рассказывал какие-то факты из полной приключений жизни, о том, как играл в готической банде на скрипке, потом ему это надоело, и он переключился на ударные.

– Вот, была у меня мечта – книгу написать. Начал, идей полно, а потом… меня отпустило. Решил с этими чудиками играть, но скрипка – штука немодная, сам понимаешь. Вот и пересел за барабанчики. Мне понравилось!

Скрипка – немодная?! Во, отмочил! Я включил ему Tristania, чтоб он понял свою ошибку.

– Чувак, это отпад! Я прям чувствую! Но не после Цоя.

Дельное замечание. Последовательность блюд действительно важна.

– А ты как? К чему стремишься?

Я задумался, как Митрофанушка из «Недоросля», над простой задачкой. Не знаю. Во мне нет и четверти Сенькиной восторженности. Пишу песни, которые самому не нравятся, есть стихи и даже пара задрипанных рассказов, которые показывал только Мутчу и Лин.

– Да так, – наконец ответил я, потому что надо было что-то ответить.

– А все-таки? – Астахов выжидающе посмотрел на меня.

Я принес толстую тетрадь со стихами и прозой. Арсений взял ее и обещал на досуге ознакомиться.

Часов в шесть явился Мутч. Сеня внимательно изучал его все время, что он просидел с нами.

– Дроныч, а он не наркоша? – спросил он шепотом, когда Мутч ушел с кухни.

Никогда об этом не думал. А вдруг? Что тогда?

10 февр., воскр.

Когда я возвращался домой с репетиции, увидел Мутча на лестничной площадке. Он курил, закрыв глаза. Я пристроился рядом и стал разглядывать кольца дыма.

– Ты осуждаешь меня? – спросил он вдруг.

– За что? – не понял я.

– Да за все. Живу у тебя так долго, не объясняя причин, не говорю с тобой, когда хочешь общаться.

– Кто мне давал право кого-то осуждать?

– Прав никто и не дает, их сами берут.

Я ждал, пока он вновь заговорит, боясь спугнуть внезапную разговорчивость. Мутч глубоко вздохнул.

– Ты тоже был один, да? – продолжил он, наконец.

Я пожал плечами и промекал что-то невразумительное, мол, каждый через это проходит.

– Кто проходит и мимо, а кому с этим жить. Я устал…

Я вспомнил, как вернулся из Питера в конце августа. Дождило вовсю, на сердце такая тоска, что думал – не справлюсь никогда. Поезд привез меня в родной город, но я не был рад. В сентябре институт. Новый. Я опять один, но забыл об этом из-за кучи пересдач, недосдач и прочих хлопот с переводом. Потом с квартирой. Даже когда вернулся в группу, к якобы друзьям. Чувствовал кожей, что никакие они мне больше не друзья – в лучшем случае знакомые в старом новом городе. Родителям я никогда не был нужен.

– Ты не пробовал поступить куда-нибудь? – спросил я.

– Поступил в прошлом году на юридический. Ушел.

Я ошарашено взглянул на него. Мутч понял мой безмолвный вопрос и отмахнулся: мол, не мое это.

– А что потом?

– А если б не ушел, могло быть что-то? – он ухмыльнулся.

Общественное мнение – бросил учебу, значит, дурак. Как я учусь – все равно, что не учусь. Для корки и галочки.

– Ты колешься? – невыносимо об этом молчать после Сенькиных догадок.

– Нет, завязал.

Какой же я слепой баран! Или так поглощен собой, что мне до других дела нет…

Когда он докурил, мы зашли в квартиру.

– Зачем ты уехал из Питера? – поинтересовался Мутч. – Там гораздо больше возможностей. Тем более, ты музыкант.

Я усмехнулся. Музыкант! Там своих хватает. На каждом углу по музыканту.

Не знаю, как получилось, что я рассказал ему все об Иоланте и моей дурацкой любви. Мутч слушал внимательно, затем спросил:

– Какая она?

Не знаю, как выразить все, что помню о ней, в паре предложений. Необыкновенная. Одинокая фея.

– Как я понял, – заключил Мутч, – она надеялась на твою дружбу, а ты ее подвел?

– Я влюбился и все испортил. Не мог больше оставаться в этом городе, рядом с ней.

Мутч хмыкнул.

– Не слишком ли опрометчиво? Ладно, там, деревня или глухая провинция, но Питер!

В том-то и дело – слишком он яркий и колоритный, слишком многое в нем связано с Иолантой.

– Не очень понимаю, что ты конкретно испортил. Самое адекватное – расстаться, если любовь односторонняя. Ни тебе жизни не будет, ни ей. Знаю девчонок, которые с отвергнутыми ими ребятами спокойно общаются, пиво пьют и на концерты ходят, но не ведаю, каково этим парням.

– Да хреново! – рассудил я.

Хорошо, когда есть друзья! Мутч умел слушать. Мне же хотелось говорить о ней. Постоянно – все, что знаю и помню…

11 февр., пон.

В окно заглядывает рассвет. Мутч, естественно, спит. Я тихо иду на кухню и ставлю чайник. Как-то спросил Лану, что она делает, если по ночам не спится. Она ответила, пьет чай и пишет стихи. Ее стихи прекрасны, сравнения точны, а образы бездонны. Мне никогда не написать таких. Наверное, потому, что я не был настолько один. Неужели талант отнимает другие радости жизни? Она всегда знала, что одна, я же сталкивался с одиночеством время от времени.

Она снилась мне сегодня. Чудесный сон, и в то же время выбивающий из колеи, как обычно. Она – в длинном светлом платье, с венком ромашек на голове, босиком – шла по Невскому. Такая светлая в черно-серой толпе, будто лесная фея на асфальтовой равнине. Ветер трепал густые локоны и с каждым ее шагом Невский порастал ярко-зеленой травой. Она будто расстилала за собою покрывало. Толпа вдруг исчезла, остались только она и лужайка, залитая солнцем. Тогда я и проснулся.

Посидев еще немного на кухне, я тихонько взял в комнате шмотки, чтобы не будить Мутча, оделся и вышел из дома. Странно и занятно идти по городу в семь утра. Мороз в воздухе стеклом – ни ветерка. До занятий еще полтора часа. Можно дойти до универа пешком.