Татьяна Брыксина - Тридцать три ненастья

– Подними, пожалуйста, – попросил он. – Иначе ты опять начнёшь отпихиваться.

И я подняла духи, с любопытством посмотрела на рисунок. Фреска и в самом деле улыбалась.

Официантка в кафе приветливо спросила:

– Шампанское и закусить?

– Две бутылки, – уточнил Василий.

Я поздравила его с тридцатичетырёхлетием, и мы выпили. Достала кольцо, положила на стол.

– Вот, возьми.

– Не надо, пусть оно будет у тебя.

– В качестве какого символа? Залог под честное слово? Какие теперь могут быть между нами честные слова? Говорят, вы ремонт начали?

– Начали. Если квартиру разменивать, нужно приводить её в божеский вид. Я сейчас мало чего понимаю в своей жизни. Всё идёт чертополохом и ни к чему хорошему не приведёт.

– Но кольцо всё-таки забери.

И начала бедная золотинка ездить, позванивая, по столу: туда-обратно, туда-обратно…

Официантки тревожно наблюдали за нами. Не выдержав напряжения, я заплакала. Василий смотрел на меня особым своим взглядом: мягко, сострадательно, без капли отчуждения…

Поздно вечером мы подошли к писательскому Дому, позвонили. Открыла заспанная ночная дежурная, Зинаида Филипповна, по-моему, ворчливо, но впустила нас, разрешила переночевать на диване в кабинете Шейнина. Не раздеваясь легли спать, сунув под головы подшивки старых газет. На душе было муторно, но расстаться мы не могли.

Было совсем рано, когда нас разбудили и от греха подальше выпроводили на улицу.

– Я тебе так ничего и не подарила. Все подарки дома.

– Приеду – заберу!

– Когда?

– Скоро!

Год 1982-й. Июнь.

И снова собираю Василия на сенокос. Он снова почти постоянно живёт у меня в Волжском. Лето мне предстоит горячее: подремонтировать кухню, сшить новые занавески, съездить на родину. Отец с крёстной меня заждались, и я соскучилась. А тут ещё новая программа чтения на лето, продиктованная Макеевым.

Недавно у нас погостили с ночёвкой родственники Василия – двоюродная сестра Валентина и её муж Анатолий. Они буквально прихлынули к моей душе – благодарные за чистую, обустроенную наконец, хоть и полулегально, жизнь брата. Кстати, оба исполняли роль свидетелей при первом его бракосочетании.

Данилины приехали покупать новую машину, оформляя покупку на Василия. Почему так – не знаю до сих пор. Они явились на адрес законного его проживания, когда я была там, заскочив на минутку узнать, сыт ли он, жив ли. Кавардак затянувшегося ремонта был ужасен. Мы не смогли предложить новоаннинским родственникам даже по чашке чая. Быстро и радостно решили, что нужно ехать в Волжский. По дороге заскочили в магазин, где знакомые, считай блатные, мясники отрубили мне кусок говядины.

Гостей надо было срочно кормить, и я решила не затеваться с долгой варкой, а попробовать прожарить мясо на сковороде. Помню как сейчас: мясо шкварчит, я режу лук, расставляю на столе тарелки, а Валентина строгими, но добрыми глазами наблюдает за мной, прикидывает, гожусь ли я в жены любимому её брату. Мне, почти бестелесной на тот момент дылде в крохотном сарафанчике, было неловко от пристальных взглядов Валентины: посмотрит-посмотрит и скажет: «Зачем Васюшке эта бессисяя девица, не умеющая даже мясо толком приготовить?»

Наутро поехали оформлять машину, а документы у Васи в Волгограде, в его квартире. Заехали во двор на Штеменко. Василий, Валентина и Анатолий вошли в подъезд. Я осталась сидеть в уголочке заднего сиденья, поглядывая то и дело на макеевский балкон. Было отчего-то тревожно. И вдруг на балкон вышла его бывшая, пристально глянула в сторону «жигуля», где притаилась я. Мы увидели друг друга, обеим всё стало понятно. А что понятно? Ведь они же разведены! У неё своя жизнь, а я люблю его, потерянного!

Вечером покупку щедро обмыли, а на следующее утро Данилины собрались уезжать.

– Тань, ты когда вернёшься из Тамбова? – спросила Валентина.

– В начале июля точно вернусь.

– Хочешь с Васиной мамой познакомиться?

– Что ты! Он даже разговора об этом не заводит.

– При чём здесь он? Ты-то хочешь?

– Хочу.

– Тогда решим так: по дороге из Тамбова ты сойдёшь в Новой Анне. Мы тебя встретим. Об остальном не беспокойся. Запиши наш адрес и телефон соседей. Не беспокойся. Слышишь? Мы тебя обязательно встретим.

С ремонтом управилась в неделю. Пока маляры охорашивали кухню и клеили новые обои в прихожей, я у подруги Иры строчила шёлковые занавески. Когда всё это соединилось, получилась дивная лепота: голубые стены, васильковые занавески, белоснежный подоконник. На полу расстелила корейскую циновку – прямо от порога до окна.

В Тамбов собиралась почти счастливая. Расстраивало лишь то, что от Василия не было писем. Он словно бы затаился там, и понять причины я не могла. Подумала-подумала и решила не дожидаться никаких вестей, а сразу же ехать в Кирсанов с пересадкой в Саратове.

Отец меня встретил и удивился, что я такая худая.

– Как живёшь, дочка? Почему редко пишешь? Мы с тётей Зиной заждались тебя. Она сейчас котлеты жарит. К вечеру крёстная придёт. Плохо, наверное, живёшь?

– Пап, я, наверное, замуж выйду. Только, боюсь, он не понравится тебе – меньше меня ростом, почти лысый, голос странный. Зовут Василием.

– Василий? Что ж ты выбрала такого? Других не нашлось? Небось, и старше лет на десять?

– Нет, всего на год. Он поэт, хороший поэт и человек умный.

– Непьющий?

– Пьющий. Не алкаш, конечно, но любитель. Он сейчас на сенокос уехал к матери.

– Умеет косить? – повеселел отец. – Это уже хорошо.

Вечер в семье был тёплый, спокойный. Тётя Зина всё хвасталась новыми рубахами, накупленными ею для отца.

– Да убери ты это тряпьё с дивана! – возмутился он. – Дай с дочерью поговорить.

Но Тётя Зина не унималась:

– Тань, вот посмотри, посмотри! Купила за 38 рублей модную рубаху ему, индийскую, «сафари» называется, а он носить её не хочет, говорит, что не мягкая, ходьбу сковывает.

– Дочь, забери эту рубаху Василию своему. Я что, мальчишка, чтобы с заклёпками ходить?

Крёстная идею поддержала. Мне тоже в подарок досталась ночная рубашка из вискозы. Прекрасно! Очень даже нужное обретение: подарок дороже моим предкам был не по средствам. Ночевать я собралась к крёстной, чем очень огорчила отца. Он обижался до слёз, но с крёстной мне хотелось о многом поговорить, посоветоваться. Отец тоскливо согласился.

Сейчас думаю: бедный мой, бедный папа, я виновата перед тобой, но у нас не получалось душевных разговоров, я томилась в крохотных ваших комнатках и не могла себя пересилить. Осознание своей неправоты пришло ко мне, но слишком поздно. Прости, родимый. Сейчас за каждую минуту с тобой заплатила бы любую цену. Но тогда я не умела сказать, о чём болит моя душа.