Татьяна Брыксина - Тридцать три ненастья

– Под цвет твоих глаз. Нравится?

– А выпить что-нибудь есть? Я чертовски устал.

Пока разогревался обед, Василий принял душ. Вышел, показал растрескавшиеся до мяса пятки:

– Смажь чем-нибудь…

Вместо придуманного мной пасторального сюжета реальность обернулась бытовой правдой жизни.

За столом мне не терпелось спросить, что сказала мать о моём приезде, как я ей показалась. А он сказал:

– Давай я почитаю тебе новые стихи. Слушай!

И таинство это длилось долго – счастливое для обоих. Он читал, я слушала, подперев ладонью щёку.

– А про меня ничего не написал?

– Сейчас найду. Вот!

Я слушала и затаённо думала: «Что дальше? Что же дальше? Опять никакой ясности! Его сенокосы – это же и мои сенокосы, и моя жизненная страда. Главный укос конечно же не сено, а стихи, вписанные неуклюжим почерком в простенькие блокноты с загнутыми от паницкой влаги и ветра уголками. И какие стихи!» Но сердце знало: пока все наши сенокосы – это сенокосы разлук.

«Глухим ли стал…» меня разочаровало. Не таких стихов я ждала от него.

Иной гость из-а стола не встанет, пока бутылка не кончится, а Макеева Васю не за всякий стол и усадишь, хотя слава выпивохи давно уже ходит за ним по пятам. Кого-то из моих волжских друзей Василий принял сразу и легко, а с кем-то общаться не захотел – и всё тут! Ни лестью, ни угощением соблазнить его было нельзя, если душа в нём не откликалась.

Однажды на какой-то праздник нас позвали к себе мои приятели, Валя с Витей Брюховы, живущие в соседнем подъезде. Макеев из-за сущей ерунды стал выкаблучиваться, бросать мне едкие реплики, чем разозлил Виктора. Тот кинулся защищать меня, типа: «Не смей обижать Татьяну!» Дело дошло до того, что мужики, выйдя на лоджию, стали биться лбами, как два барана на узком мостике. Подняли крик, и соседи вызвали милицию.

Оправдываться пришлось женщинам. Гостевание оборвалось. Взбешённый Макеев кинул сумку на плечо и уже по тёмному времени уехал в Волгоград. Я вернулась к Брюховым, расплакалась.

Витя рассудительно сказал:

– Не позволяй так с собой обращаться. Нам, мужикам, нельзя показывать слабину, мы скотами становимся. Чем ты хуже его? Не он кормит тебя, а ты! Не его квартира, а твоя! Живёт на всём готовеньком, а вокруг него пляшут: «Тебе яичко облупить? Чайку заварить?» Пусть он сначала тебя обеспечит, заботой окружит, а потом права качает.

Я понимала правоту Виктора, но именно это меня и мучило. Мужика не удержишь, если он принёс в дом только зубную щётку и тапочки, а сберкнижку держит совсем в другом месте. Но что делать? Без Волгограда ему тоже нельзя. У него на следующий год запланирован выход нового сборника стихов. Надо успеть встроить в него свежий сенокосный цикл. Из Волжского сделать это невозможно. К тому же в Союзе писателей давали подработать на выступлениях и рецензиях. С деньгами было туго всегда и у него, и у меня. По моим книголюбским путёвкам заработок получался копеечный. Но дело даже не в этом! В Волжском у него была только я, а в Волгограде – лишь свистни! На кухне у Александра Васильевича Максаева с половиной буханки серого хлеба и одним плавленым сырком на троих было ему куда веселее и проще, чем за праздничным столом у Брюховых.

И всё-таки что же делать? Ведь и недруги не дремлют, подначивают: «Брыксина тебя прикормила. Хитрая – зараза!» Через день он позвонил мне на работу:

– Поедешь в Волгоград – захвати мою тетрадку с новыми стихами.

– А сам не хочешь приехать?

– Нет.

– Тогда, может быть, и спортивный костюм с бельишком прихватить? Или ещё что-нибудь осталось? Вспоминай!

– Не валяй дурака! Привези стихи.

А ночью в квартире раздался звонок, испугавший меня до жути.

– Кто там?

– Тáнюшка, это я. Открой.

На пороге стоял хмельной Макеев с полупустой бутылкой портвейна в руке. Одна пола рубашки заправлена в штаны, другая болтается поверху. Был бы мужем – дала бы в ухо, был бы любовником – дала бы пинка, но передо мной стоял Вася. Вы понимаете, о чём я говорю?

Наутро из квартиры вышли оба. Я поехала на работу, он – в Волгоград. Сказал: дорабатывать книгу.

Со мной что-то произошло. Так бывает, когда пишешь стихотворение и вдруг спотыкаешься на ненайденной рифме. Час маешься, другой, а потом отодвигаешь страницу и завариваешь крепкий чай, начинаешь думать о чём-то другом, зная наперёд, что нужная рифма выскочит совсем нечаянно, внезапно и с ходу займёт своё место.

Я решила взять паузу, чтобы не свихнуться.

Созвонилась с крёстной и тётей Симой из Полтавы, упросила их приехать в гости. Они откликнулись и вскоре приехали с разницей в день. Тётя Сима привезла с собой сына Вадима, славного парнишку подросткового возраста.

Кухня сразу запахла вкусностями. Родимые мои тётки мудро во всё вникли, принялись закупать на рынке овощи и фрукты, делать заготовки.

Женщины моей семьи немногословны, суровы в оценках, но справедливы и… очень обидчивы. Глубоко вникать в личное считали неприличным.

Серафима неуверенно выдавила из себя:

– Таня, ты же знаешь свои проблемы. Редкий мужчина решится взять в жёны девушку много выше себя, не очень складную. Скажи ему спасибо и за то, что было. Ты, может, и любишь его, а он – нет. Это же понятно. Не плачь, дорогая. Лучше расстаться сейчас, чем выпутываться из общей несложившейся жизни.