Андрей Красильников - Отпуск

– Простите нас, мы только что с митинга.

– С какого митинга? – насторожённо полюбопытствовала крупная женщина в пёстром платке.

Казалось бы, вся Москва знала о манифестации, но у этих людей один из важнейших обрядов христианства занимал всё сознание без остатка, не оставляя места мирскому суемудрию. Первым это понял Ланской и поспешил встрять в диалог:

– Против безбожной власти.

Одна из прихожанок, помоложе и поприветливее, отреагировала мгновенно:

– Ой, молодцы какие! Только у вас посуды никакой нет. Куда же вам водички-то налить?

– Не беспокойтесь, – виновато ответил Александр, – мы как-нибудь обойдёмся.

– Нет, так не годится. Сегодня праздник. Большой праздник. Вы сами-то крещёные? – поинтересовался седобородый старик, видимо, приходский староста.

– Конечно! – в один голос заверили вошедшие.

– Значит, и ваш праздник тоже, – заключил староста. – Мы вас с пустыми руками не отпустим.

Приняв их, очевидно, за мужа и жену, гостеприимная община налила одну литровую банку на двоих:

– Это от всех напастей и болезней. И если дом освящать надумаете.

Ланскому пришлось подыграть добрым дарителям. Он с поклоном принял сосуд, как подобает главе семейства. Его мнимая половина тем временем произнесла:

– Спаси, Господи.

Уходя, Александр пошарил в кармане, извлёк оттуда первую попавшуюся купюру, оказавшуюся десятирублёвой, и опустил в прорезь ящичка. Его напарница хотела сделать то же, но он ей шепнул:

– Не надо. Они приняли нас за супругов. Пусть так и думают.

На улице, осеняя себя крестным знамением у порога церкви, Ланской явственно почувствовал, что в его жизни произошло что-то важное, обязывающее, будто неведомая сила накрепко притянула его к стоявшему рядом нежному и доверчивому созданию, имя которого он до сих пор не знал.

Не успел Крутилин ступить на порог своего дома, как перед ним вырос сын, находившийся в явно дурном настроении.

– Каким ветром принесло? – неприветливо поинтересовался Толик.

– Раньше ты был рад моим неурочным визитам, – ответил ему отец. Он сразу догадался, что дело тут не чисто. – Какая шлея под хвост попала?

Восемнадцатилетний Анатолий готовился к поступлению в университет. Годом раньше он недобрал балла для зачисления на государственный кошт, получив четвёрки за сочинение и математику. Несколько товарищей по несчастью, несмотря на такой исход экзаменов, стали студентами с помощью родительского кошелька, способного оплачивать их образование. Крутилины и мыслить не смели обучать ребёнка за деньги. Глава семейства, служивший верой и правдой в одном из муниципальных департаментов, зарабатывал сущие гроши, а его учительствующая супруга и того меньше. Толику, надеявшемуся на чудо, объяснили горькую правду: не на кого ему рассчитывать, кроме самого себя. Прокормить родители худо-бедно могут, прикрыть наготу самым дешёвым образом – тоже, но учить за свой счёт – абсолютно исключено. Нет у них тайных вкладов, левых доходов, богатых родственников и излишков недвижимости для сдачи внаём. За дачу в зимний период много не выручишь, а перебираться туда на круглый год и таскаться в переполненных электричках на работу ради двухсот пятидесяти долларов месячного дохода от московской квартиры они не согласны.

Юноша умом всё понимал и не требовал таких жертв. Но внутри что-то надломилось: впервые принял он удар судьбы, разящий без промаха по самому больному месту. Толик не видел себя вне студенчества, он стремился в эту среду с её буднями и праздниками всеми силами разума и души и, потерпев неудачу, причинявшую чуть ли не физическую боль, стал винить в случившемся не собственную нерадивость, не строгих экзаменаторов, не бедствующих отца с матерью, а некую абстрактную систему , выталкивающую ему подобных за борт жизни в клокочущий волнами тревог, кишащий акулами океан действительности. Он часто слышал воспоминания взрослых о других временах, когда учёба не стоила ни рубля, когда не пускали за границу, сажали за крамольные книги и писателей и читателей, но не разводили по шеренгам в зависимости от семейной мощны: одних – в свет учения, других – во тьму необразованности. Кроме того, грозила армия навевающими ужас «горячими» точками, дедовщиной, Чечнёй, психопатами-сослуживцами, разряжающими автоматы в рядом стоящих и ударяющимися затем в бега, мужеложествующими унтер-офицерами, недокормом и прочими кошмарами.

Уже в сентябре Толю определили на службу. Нашлось тёплое местечко в дочерней фирме крупного концерна, присосавшегося к исправно фонтанирующей нефтяной скважине. Для одних из недр земли била чёрная жижа, для других – чистое золото. Первые ходили чумазыми и пропахшими бензином, вторые лоснились от дорогой косметики и благоухали лучшими европейскими духами и одеколонами. Первые делали всё своими руками, вторые нуждались в девочках-служанках и мальчиках на побегушках. Зная, какая ему уготована роль, юный Крутилин было возмутился, но отец спокойно разъяснил ему один из непоколебимых веками законов российской карьеры: способному человеку важно зацепиться за любое место в солидной организации, хоть дворником. Внутри всегда предпочитают двигать своих, и на приличную должность легче угодить из примелькавшихся и отмеченных талантами сотрудников, чем из аутсайдеров.

Восхождение по иерархической лестнице Крутилина-младшего длилось недолго. Его действительно заметили, и уже через два месяца он сидел за компьютером, а к Рождеству стал даже начальником группы. С этого момента вклад сына в семейный бюджет превысил совокупную зарплату обоих родителей. Но в мае Толик объявил, что не желает больше тратить время впустую, что ему нужно освежать в памяти школьные знания, затуманенные безграмотностью коллег по работе, что он увольняется, перебирается за город и начинает интенсивно готовиться ко второму штурму Воробьёвых гор. Все эти аргументы весомо подкреплялись заначкой в тысячу долларов, составленной из премиальных выплат и свидетельствовавшей не только о продуманности финансовых последствий дезертирства, но и об аскетизме ярого ревнителя наук и его неподверженности мирским соблазнам.

Отговаривать Анатолия было бесполезно. Сошлись на компромиссе: он оформляет отпуск за свой счёт на время призыва, плавно переходящее в период экзаменов (с первым на работе моментально согласились, признав такое решение мудрым, о втором завгруппой решил до поры до времени умолчать), и исчезает из Москвы сразу после дня рождения. Впрочем, само совершеннолетие отмечалось уже на даче, где виновник торжества остался вдвоём с бабушкой. Веря в свою силу воли, он планировал безвылазно сидеть за учебниками. Так и происходило в первые две недели. Но потом не ко времени вызывающе ему улыбнулась расцветшая за зиму Мирра.