Андрей Красильников - Отпуск

© А.Н. Красильников, 2002

Давно он не видел такого широкого небосвода, не разорванного по краям силуэтами домов, лесов, гор и прочих творений природы либо рук человеческих. Со всех сторон его окружили стенки перевёрнутой полой чаши чистейшей голубизны с маленькой круглой прорехой наверху, похожей на яичный желток, откуда исходили свет и жар. Под ногами один песок, белёсый, блестящий иногда кристалликами кварца и очень горячий. Водная гладь, мелькнувшая между лысых холмов с чудом зацепившимися за их края пучками занесённых ветром трав, подёрнута лёгкой изумрудной рябью. До холма ещё идти и идти, выдёргивая ноги из зыбучей россыпи, аккуратно обходя торчащие куски металла. Даже здесь, в этом райском уголке, земля щетинилась толстой проволокой, усищами арматуры, ржавыми штырями и скрученными обломками труб. Нет, живи ещё хоть четверть века, хоть четверть тысячелетия и даже дольше, ничего другого тут не увидишь. Не в силах изгадить небесную высь, слепящий солнечный диск и мировой океан, человек обрушит свою злобу и ненависть на красоты природы и постепенно превратит всю Богом данную планету в одну смрадную помойку с небольшими оазисами для избранных. Будут летать межгалактические звездолёты и персональные компактные аэропланы, наручные часы вберут в себя компьютер, телефон, телевизор и ещё невесть что, генная инженерия, ремонтируя клетки, продлит на века жизнь мозга и тела, но под ногами всё так же будет сплошная грязь, использованная тара и ненужные вещи.

Вокруг никого. Лишь птичий базар, перемещающийся с одного песчаного хребта на другой. Но и он далеко. Только одинокие чайки кружат над водой, высматривая пропитание.

Он не был здесь семнадцать лет, но ничего не изменилось в знакомом пейзаже. Перекроилась карта мира, исчезли апартеид и ленинизм, появились компьютеры, факсы и сотовые телефоны, всю землю опутал незримой паутиной интернет, наступило новое тысячелетие, а вырытый несколько десятилетий назад и заполненный прозрачной водой песчаный карьер нисколько не утратил свой облик и словно не заметил случившихся перемен. Те же отмели, те же дюны, тот же птичий гомон, то же ощущение центра мироздания, та же картина опоясывающего горизонта, та же раскалённая сковородка под ногами и то же жалящее лучами светило над головой.

Помимо мусора попадаются и крупные голыши, обломки твёрдых пород, причудливые окаменелости. В некоторых – вкрапление бирюзовых блёсток, иногда – следы чьих-то лап и клешней. И вся цветовая гамма как на ладони.

Земснаряд продолжает намывать песок. Кто управляет им – Бог весть, этого никогда не видно. Вдруг что-то начинает урчать, потом журчать, сверху вниз устремляется пенистый поток, потом всё внезапно затихает, словно в чертогах Черномора. Кому это нужно теперь? Впрочем, видно вдалеке, как гружёные составы увозят по одноколейке сероватые пирамиды. Значит, теплится ещё какая-то жизнь на стройках, значит, бетон не тащат пока из Новой Зеландии, как сливочное масло, или с Кубы, как картофель.

Он должен был добраться сюда. Хотя бы один раз. Именно это место вырисовывалось отчётливей всех в дымке воспоминаний детства, юношества. Исколесив полсвета, он часто видел его во сне и не мог не взглянуть наяву. Хотя и понимал: вернуться – значит потерпеть полный крах, значит признать конец чудесного плавания по иным далям. Любимое место, став символом нелюбимой эпохи, и манило и пугало. Посетить его мимоходом нельзя, сюда можно прийти только насовсем, а та, другая жизнь, как дикий скакун: если сбросит, то навсегда, больше не даст себя оседлать. Хорошо, когда есть где утешиться, но лучше не испытывать чувств, требующих утешения.

Впереди последний холм. Подножье, похоже, сдалось залётным семенам и усеяно разнотравьем. Даже цветы какие-то растут. Верно: и ромашки тут, и фиалки.

За холмом раньше была небольшая излучина. Неужели земснаряд её не уничтожил? Откуда же тогда сосёт он свою пульпу? Да, цела. Ну и чудеса!

Ещё совсем недавно он одним росчерком пера мог остановить, вышвырнуть отсюда вон бессмысленную дедовскую машину и прибрать к рукам эти просторы. К своим рукам, к которым и так прилипло немало, в сто, тысячу раз больше. Но то ли забыл, то ли не решился… Сейчас уже всё равно.

Теперь можно бросить велосипед, нет-нет да и бьющий педалями по ногам, можно скинуть с себя всё, абсолютно всё, плюхнуться навзничь в песок и принять в бледную плоть несмываемую бронзовую краску. Полежишь так дня два-три – станешь ходячим памятником.

Очень хочется пить, но позволять себе такие слабости нельзя. Лишь перед обратной дорогой. Иначе вся бутылка уйдёт в считанные минуты. Терпеть, терпеть и не думать о жажде!

Кажется, маленькая точка на воде движется именно сюда. Для рыбы или нутрии великовата. Опытный глаз ищет вокруг следы присутствия подобного себе существа. Так и есть: метрах в двухстах валяется велосипед. Складной, дорожный, без верхней рамы. И лежат какие-то тряпки, а из-под них торчат носки не то вьетнамок, не то сандалий – поди разбери на таком расстоянии.

Нужно подождать, пока точка превратится хотя бы в пятно, и будет понятно, кто осмелился нарушить его одиночество. Планы он менять, конечно, не будет, но и место под солнцем выбрать не спешит.

Да, ничто не изменилось с тех пор. Плывёт, несомненно, девица. Вдруг опять хорошенькая? Нужно подойти ближе. Это только большое видится на расстоянии, а красивое – лишь вблизи.

Он продолжает свой путь. Уже без велосипеда в руках. И без футболки. Они остались на песке. И вот вода у самых ног. Он присаживается на корточки и пробует её рукой. Тёплая. Ласковая. Чистая. Видно дно, ракушек, снующих мальков. Это явно лишнее: значит, скоро жди здесь рыбаков.

Девица приближается к берегу. Она может отклониться правее, в сторону своей поклажи. Но её почему-то тянет прямо на него. Место тут глубокое, встать на ноги до последнего гребка не удастся.

И вот она выходит. Между ними метров двадцать, не больше. Юная, загорелая, особенно руки, плечи и ноги.

Господи, неужели она?! Нет, такого быть не может. Небо, солнце, вода, песок не меняются годами, веками, эпохами, а человек обязательно постареет за семнадцать лет.

– Здравствуйте, – слышится над головой.

– Люба? – неуверенно спрашивает он, понимая глупость вопроса.

– Вы, наверное, знаете мою маму? – удивляется девица. Она не торопится вытереться и одеться. Впрочем, в такую жару это совсем не обязательно, а последний стыдливый покров был при ней и в воде.

Вот в чём загадка! Она похожа на мать и понимает это. Семнадцать лет назад так выглядела другая девушка, а сейчас перед ним её дочь. Не дочь даже, а точная копия.