Давид Сеглевич - Смена веков. Издание второе, переработанное и дополненное

И вот наконец поезд тормозит… Мы вышли из вагона… Когда грянул оркестр, сразу почему-то завертелись в мозгу строчки из оперы Чайковского: «Вот так сюрприз! Никак не ожидали. Военной музыки оркестр…». Я даже не сразу сообразила, что это именно нас так встречают. Ильич как будто и не удивился вовсе. Словно всю жизнь его приветствовали военные оркестры. С обычной своей деловитостью вышел на перрон, пожал руку подбежавшему Чхеидзе…

Прошли в Императорский павильон. Чхеидзе говорил о новых свободных временах, о том, сколь важно в эти бурные дни сплотить всех сторонников подлинной демократии и продолжать борьбу за полное освобождение народа. Он вновь и вновь призывал к единству… Но я-то знала, как сильно ненавидел Ильич оппортунистов, готовых ради пресловутых демократических свобод пойти на сговор с буржуазией. Меньшевиков он презирал и даже не скрывал этого своего презрения в столь торжественный момент. Я стояла рядом и хорошо видела ироническую усмешку на его губах. К концу речи Ильич вообще повернулся к Чхеидзе задом, давая понять, что ничего общего с ненавистными ему меньшевиками иметь не желает. Потом вновь вышли из здания. Ленин начал говорить, но толпа собралась порядочная, и слышно было плохо…

Ах, и зачем он полез на этот треклятый броневик! Кто-то услужливо подставил плечо. Помогли взобраться… Как отчетливо помню его последние слова!

«Дорогие товарищи! Солдаты, матросы, рабочие! Империалистическая война даст начало гражданской войне по всей Европе».

И тут что-то хлопнуло совсем рядом со мной, точно шарик воздушный взорвался. Ильич тут же умолк и повалился с броневика. Подхватили падающее тело. Полетела в сторону окровавленная кепка. Я просто застыла, я не могла осознать весь ужас происшедшего. Толпа оцепенела на мгновение, а потом заполыхала криками, шумом, смятением. Хватали кого-то, вырывали из руки пистолет, хоть было уже поздно. Я не видела, кого хватают. Я бросилась к упавшему. С криком рванулась туда же Крупская. Мы столкнулись.

Вся верхняя часть головы – в крови. Темные струйки стекают с виска. И совершенно спокойное, ничего не выражающее лицо. Я ничего не видела, кроме этого неестественно белого лица…

Ах, если бы можно было повернуть время вспять… На минуту, на полминуты… Остановить Ильича, прикрыть его собственным телом… Поздно. Свершилось.

Григорий Зиновьев. Из речи на могиле В.И.Ленина

…Мы все были лишь его учениками. И все новые и новые наши сторонники будут учиться у него борьбе за освобождение пролетариата.

Наследие Владимира Ильича огромно. Значение его для нашего общего дела буквально неоценимо. Но как же больно становится при мысли, сколь много он успел бы еще совершить, не оборвись его жизнь так трагически. Враги революции хорошо знали, в кого им надлежит целить. Именно теперь, когда мы принимаемся за строительство новой России, нам будет страшно не хватать его решительности и отваги, его бескомпромиссности, его кипучей энергии. Постараемся же все вместе хотя бы частично восполнить нашу огромную утрату. Будем достойными того великого дела, за которое Ленин отдал жизнь.

Павел Переверзев

Я еще не был в то время министром юстиции. Этот пост занимал тогда сам Александр Федорович (А.Ф.Керенский – прим. ред.). Я же работал прокурором Петроградской судебной полаты. Разумеется, косвенным образом я был связан с делом Льва Освальда. Кем же был этот «одинокий волк» (ведь именно так переводится его фамилия)?

Сведений немного. Бывшие деятели царской охранки тогда не очень охотно с нами сотрудничали. В архивах Департамента Полиции никаких данных об агенте с такой фамилией не нашлось. Сам Лев Гарвеевич был из латышских стрелков. На фронте отличался храбростью. Имел Георгиевский крест четвертой степени. В конце 1916 года был контужен, вследствие чего и отправлен в тыл. Как видно, контузия не помешала ему хорошо стрелять. Квартировал он на Петроградской. Разумеется, сразу же произвели обыск на квартире. И – ничего. Еще один револьвер, патроны… Ни бумаг, ни сведений о связях. Прибыл в Петроград недавно, друзьями обзавестись вроде бы не успел. В пересыльной тюрьме его допросили только один раз. На следующий же день, 4 апреля, должны были перевести в «Кресты». Вот тут-то его и пристрелил Рубин. В упор, на глазах ошеломленного конвоя.

На допросах Рубин заявлял, что, являясь членом Петроградской организации РСДРП, всегда преклонялся перед личностью Ленина. Жаждал отомстить за убийство лидера своей партии. Как выяснилось, Рубин действительно был большевиком. Но как-то плохо верится в его праведный гнев. В партии Рубин состоял лишь несколько месяцев. За границу не выезжал и с Лениным никогда не встречался лично. Откуда взяться такой безоглядной любви к вождю? Как известно, Рубин был также убит «при попытке к бегству» буквально через несколько дней после ареста.

Все эти факты позволяют нам предположить, что за Освальдом и Рубиным стояли некие политические силы, смертельно опасавшиеся усиления большевиков… Кто конкретно? Тут мы можем только гадать. В частности, очень активным был Пуришкевич. Он в то время сколачивал монархическую организацию для скорейшего свержения Временного правительства. Активно сотрудничал с монархически настроенным офицерством, крупными помещиками, бывшими деятелями охранки. Все они были крайне недовольны демократическими преобразованиями новой власти, но наше правительство не было их единственным врагом. Неврастеник Пуришкевич параноидально ненавидел не только «разумное, доброе, вечное», но и вообще все, что могло представлять «угрозу устоям». Впрочем, никакими фактами о причастности монархических организаций к убийству Ленина мы не располагаем…

Александр Керенский

Разумеется, как министр юстиции, я слышал об этом деле. К тому же немного знал жертву покушения. Лично знакомы мы никогда не были, но одно время жили в одном и том же городе – Симбирске. Мой отец был директором гимназии, в которой учился Ульянов, преподавал там логику. По долгу службы ему приходилось встречаться с отцом Ульянова, инспектором народных училищ нашей губернии. (Удивительно, что из двух столь почтенных симбирских учительских семей вышли столь радикально настроенные революционеры, как Ульянов и я. Впрочем, наши взгляды на политику сильно расходились). Старший брат убитого был настроен еще более радикально. Он стал одним из организаторов неудачного покушения на царя и был казнен. Отец мой, будучи человеком широких взглядов и либералом, добился золотой медали для брата казненного революционера. Это было незадолго до нашего отъезда в Ташкент. Насколько мне известно, в аттестате Ульянова была-таки одна четверка, по логике, проставленная именно моим отцом. Как преподаватель он был очень строг и полагал, что знать его предмет на пятерку не может никто. Отец выдал Ульянову прекрасную рекомендацию для поступления в университет, и тот проучился некоторое время на юридическом факультете, но затем был отчислен за революционную деятельность.