Валерий Гусаров - Записки сивой кобылы. На трезвую голову

В самый разгар концерта из коридора послышался чей-то разговор на повышенных тонах и непонятная возня. Чёрт дёрнул именно Мишку выйти узнать, что же там происходит! В коридоре с криками сцепились два солдата. Один – тщедушный Ваня Барабанов, откуда-то с Архангельской области, пришедший служить одновременно с Мишкой, второй – более мощный и грузный литовец Новикас, каптёрщик, то есть человек с ключами от склада, где хранились личные вещи солдат. Он служил уже второй год.

Мишка вышел именно в тот момент, когда Новикас, подмяв массой субтильного Барабанова, ударил его по лицу. Не разбираясь, Мишка ударил Новикаса, он схватился за лицо и прорычал: «А ну-ка пошли один на один во двор!». Отказ был бы воспринят за трусость. Они вышли на двор, встали в стойки, но вместо бокса противник неожиданно перешёл на борьбу и уже подмял Мишку под себя в сугроб. Тот пытался выскользнуть из-под тяжёлого литовца, как вдруг тяжесть исчезла, и какая-то сила откинула его в сторону. Когда он обтёр лицо, то увидел, что несколько человек бьют Новикаса и бьют нешуточно.

Впрочем, всё было настолько быстро, что Мишка не успел сказать и «мама». Потом все пошли в тепло казармы и стали укладываться в койки. Новогодний вечер был испорчен.

Только утром выяснилось, что послужило отправной точкой сыра-бора с дракой и побоями. Оказалось, что виноват именно тот, за кого Мишка полез заступаться.

Ваньке Барабанову очень захотелось пойти в гарнизонный клуб, где шёл новогодний танцевальный вечер, а для этого была необходима парадно-выходная форма одежды. Она служила входным билетом в клуб, куда бы его в повседневной гимнастёрке и галифе, естественно, не пропустили. Он надраил сапоги до зеркального блеска и пошёл к литовцу-каптенармусу с требованием выдачи парадного мундира. Новикас отказал ему. Двое пекарей уже пошли в клуб раньше с разрешения старшины, и тот, уходя домой, приказал каптёрщику больше никому не выдавать парадную форму. Словесная перепалка между парнями переросла в драку, куда Мишка и влез, заступаясь за слабого…

Вернулся из кабинета начальника сержант. Солдат по одному потащили «на ковёр» для окончательного разбора и вынесения приговора.

Капитан Михайлов, крепкий мужик лет 40—45 был неплохим человеком, несколько слабохарактерным, иногда злоупотреблявшим спиртным, что не способствовало карьерному росту, но служебные обязанности свои выполнял исправно. Первым капитан вызвал, естественно, потерпевшего. Затем пошёл Барабанов. Мишка ожидал, что будет следующим и морально готовился. К его удивлению сержант объявил другого, затем опять не его. Мишка оказался последним в этом коротком списке нарушителей.

Зайдя в кабинет и доложив, как положено, он заметил, что начальник ещё не совсем в адекватном состоянии после Новогодней ночи. Необходимая грозность, соответствующая моменту, получалась у него неважно и неубедительно. Почему-то Мишку это успокоило. А окончательно вернулось присутствие духа после первых слов капитана:

– Ты-то, Анциферов, какого рожна влез арбитром в это? А ещё ленинградец!

Начальник произнёс фразу с неподдельной горечью. Мишка молчал, уставившись в пол, он догадался, что капитан испытывает некий пиетет к ленинградцам, что было ему на руку.

Общую картину случившегося капитан уже знал, поэтому монолог носил отвлечённый, воспитательный характер. Когда он выговорился и предложил Мишке «последнее слово» в своё оправдание, тот признался, что поступил опрометчиво и глупо, что больше такого не повторится, что нужно было растащить, а не ввязываться самому. Оправдание инстинктивного поступка только в том, что между Новикасом и Барабановым килограммов 15—20 разницы в весе.

На этом разговор был закончен.

Настоящий «разбор полётов», однако, состоялся позже. Через пару дней в расположение пекарни нежданно-негаданно явилась высокопоставленная «делегация» из Штаба Тыла округа, располагавшегося тогда напротив Витебского вокзала. Во главе приехавших был начальник воинских хлебопекарен округа полковник Борисов, для новобранцев пожилой, невысокий, коренастый дядька с тремя крупными звёздами на погонах. «Салаги»-первогодки увидели его впервые. Да ещё при таких обстоятельствах, от которых «сосало под ложечкой». Ни у кого не было сомнений, что визит имеет непосредственное отношение к новогоднему происшествию.

Через ворота на обширный двор пекарни въехали чёрные «Волги», из них вышли несколько офицеров и прошли в апартаменты начальника. Не решаясь подойти ближе, солдаты напряжённо разглядывали автомобили с оставшимися в них водителями, обмениваясь нервными репликами.

Через какое-то время в казарму пришёл сержант-сверхсрочник и приказал всем идти строиться в длинный и широкий коридор, соединяющий подсобные помещения с производственным залом хлебопекарни. Молча и дружно все потянулись в этот коридор и выстроились в шеренгу. С другой стороны к этой же шеренге подтянулись и те, кто был в смене – в белой униформе и колпаках. Из кабинета вышли трое: полковник, майор и капитан. Раздалась обычная команда: «Равняйсь! Смирно!». Все трое встали напротив разномастной шеренги, и полковник Борисов резким начальственным тоном произнёс необходимую нотацию, клеймящую поведение драчунов, которую закончил объявлением наказаний провинившимся.

Репрессированы были шесть человек «за массовую драку и поведение, недостойное военнослужащего Советской Армии». От полковничьих щедрот Новикас и Мишка получили по трое суток гауптвахты, а те, кто избивал Новикаса – по пять суток. Это объявил Борисов перед строем.

Главного же наказанного перед строем не объявили, а наказание было самым суровым. Оно досталось старшине-здоровяку Краснопольскому, тому самому, что выбрал тогда девятерых охломонов в Пушкине и привёз на Чёрную речку. Его уволили со службы за оставление части во время дежурства.

Мишке было стыдно и неловко перед старшиной. Видимо, те же чувства испытывали и остальные. Краснопольскому оставалось всего два года до полной выслуги для ухода на пенсию. Об этом он сказал сам через несколько дней, зайдя в казарму попрощаться перед окончательным уходом.

Объявленное наказание никто не отбывал: хлебопекарня не могла лишиться сразу пятерых человек. Начальник пообещал гауптвахту, когда приедут курсанты, ведь хлебопекарня была учебной, одна на весь ленинградский военный округ. Но по весне приехало человек тридцать для прохождения курсов и практики, какая уж тут гауптвахта! Наказание осталось на бумаге в личных делах и в памяти.

Тем и закончилась неприятная новогодняя история.

Где-то через месяц приехал новый старшина, получивший среди солдат кличку «кубинец». Тогда в СССР стали возвращаться военные с Кубы после разрешения «кубинского кризиса». Старшина Боев, дядька суровый и строгий, стал в масштабе пекарни наводить «кубинский» порядок, днюя и ночуя в части и закручивая даже мелкие гайки. Так что либерального Краснопольского все вспоминали с сожалением.