Валерий Гусаров - Записки сивой кобылы. На трезвую голову

Полное осознание себя в пространстве пришло неожиданно и бесповоротно. Мишка покрутил головой по сторонам и обнаружил, что он лежит на койке у стены длинного коридора с множеством дверей по обеим стенам. По коридору разнонаправленно передвигались фигуры в больничных пижамах, чем-то необъяснимым странные, внушающие тихий ужас. Мишка насторожился и сосредоточился, лихорадочно пытаясь понять, где он? Страх невероятно возрос, когда он попытался сесть на казённой кровати и обнаружил, что его локти плотно примотаны широким бинтом к телу. Каким-то акробатическим усилием сев на койке, он заметил, что за ним пристально наблюдает парень одного с ним возраста, всем видом показывая намерение то ли общения, то ли чего и похуже. Уязвимость своего положения Мишка понял моментально. Изобразив по возможности наиболее суровый вид, Мишка небрежным тоном без налёта панибратства спросил:

– Ты чего?

– Ничего. Хотел спросить, что с тобой случилось?

– Тебе зачем? – резко перебил Мишка.

– Да так просто, – неуверенно, но миролюбиво пробормотал парень в пижаме.

– А ты кто? И где мы? – задал Мишка мучивший его вопрос. Ощущение беспокойства не проходило, но первый страх ушёл.

– Я солдат, Саней зовут. Я вены себе порезал в караулке, а это дурдом, психушка, – ответил парень буднично.

После этих слов к Михаилу внезапно вернулась память и осознание всего случившегося за последние дни, и особенно за вчерашний вечер, закончившийся белыми медицинскими халатами. Последним смутным воспоминанием был укол, после чего жизнь погасла и появилась только сейчас.

А случилось вот что.

Пару недель назад в части, где он служил последний год, ждали с инспекцией какое-то высокое начальство. Командир полка вызвал его к себе в кабинет и приказал подобрать солдат, знакомых со строительным делом, и отремонтировать в кратчайшие сроки штабной коридор: побелить, покрасить стены и надраить пол, чтобы блестел.

– Если всё сделаешь «тип-топ», всей команде дам увольнительные, а тебе, Анциферов, за организацию – трёхдневный краткосрочный отпуск в Питер, – закончил полковник.

Всё прошло «как по маслу». Навалились в восемь рук, и через несколько дней коридор в штабе сиял, как в день творения, и даже наглядная агитация была на прежнем месте. Бригада-ух получила обещанные документы, отпарила парадно-выходную форму, надраила бляхи ремней и сапоги и рванула в городские просторы. Все в увольнение, а сержант Михаил Анциферов в заслуженный трёхдневный отпуск, ещё не ведая, чем и когда закончится это заманчивое мероприятие.

Когда Мишка приехал к старшей сестре, чтобы переодеться в цивильное штатское, первое, что она сообщила, было известие о кончине матери Энвера Урусова, его закадычного друга. Два с половиной года тому назад оба они уходили на срочную службу в армию. Мишка остался в своей области, а Энвера судьба забросила в Подмосковье, в стройбат. Они изредка переписывались, обменивались фотографиями и ждали окончания срока службы. Сестра сказала, что Энвер здесь, его отпустили на похороны, и он заходил к ней вчера.

Когда-то большая татарская семья Урусовых жила на другом конце посёлка рядом со знаменитым Павловским парком. Энвер был младшим ребёнком в семье и на момент ухода в армию единственным, кто оставался проживать с пожилыми родителями.

Переодевшись и перекусив, Мишка поспешил к другу и, как оказалось, навстречу своим злоключениям. Энвер увидел его, когда он только повернул в улицу. Не зная, что говорить в таких случаях, они молча обнялись. Оказалось, мать похоронили уже вчера, большинство родственников разъехалось, оставался только один из братьев с семьёй. Впрочем, они тоже собирались уезжать. В доме сохранялась ещё необъяснимая траурная тишина и чистота. Люди обходились минимумом слов.

Когда уехала семья брата, стало особенно заметно, что Энвер тяготится непривычной пустотой дома. Разговор не клеился.

– Слушай, там почти ящик водки стоит, – махнул рукой в сторону кухни Энвер – пошли хоть встречу отметим да напряжение зальём.

Именно с этого и началось стремительное Мишкино падение вниз. Всё дальнейшее вспоминалось туго, какими-то бессвязными урывками сознания: бесконечные возлияния, походы, знакомые и малознакомые люди и вселенское отчаяние. В минуты горького похмелья Мишкино сердце сжималось от непоправимости происходящего. Но очередная доза вливалась и вытесняла страх каким-то диким восторгом. Впервые Мишка узнал, что из себя представляет настоящий безудержный запой, о котором только слышал и усмехался в душе над пережившими эту вроде бы несерьёзную, самовыращенную болезнь.

Показывая друг перед другом свою неиссякаемую удаль и бесстрашие, друзья уходили всё дальше от здравого смысла, от осознания угрозы, нависшей над обоими. Время остановилось только для них, но Земля всё так же исправно продолжала свой бег вокруг солнца и собственной оси, отсчитывая обороты.

Так прошло неопределяемое количество дней. Последний вечер криминальной свободы запомнился более выпукло, чем всё предыдущее. Энвер предложил поехать к сестре поесть чего-нибудь более существенного, чем та сухомятная закуска, пользуемая ими при уничтожении спиртного. Подходя к дому сестры, они заметили подозрительную машину, но только войдя в квартиру, Мишка с гибельным спокойствием увидел троих, сидящих за столом на кухне: своего капитана, командира роты и двух солдат-сослуживцев.

– Ну, здравствуй, сержант Анциферов! – с напряжённым сарказмом произнёс капитан.

– Здравия желаю, товарищ капитан! – выдохнул Мишка обречённо. Мысль о побеге мелькнула в голове, но он подавил её остатками воли, резонно решив, что рано или поздно неизбежное должно случиться, пусть уж будет сейчас. Энвер соображал туго, но на всякий случай сунул ему 25 рублей.

С этого момента детали происходящего воспринимались сознанием как-то отстранённо, как во сне или скучном чёрно-белом фильме. Вначале он вяло переодевался в свою армейскую одежду под недоумённым и чуть осуждающим взглядом сестры, потом долго ехали в часть. Капитан что-то говорил, обращаясь к нему и покачивая головой, но сквозь урчание автомобильного мотора Мишка плохо воспринимал смысл сказанного.

Потом была гарнизонная гауптвахта и камера-одиночка с окном, забранным решёткой, с массивной дверью и небольшим окошком в нём, где время от времени появлялся глаз и какое-то мгновение наблюдал, чем занят арестант. Мишка в полудрёме неподвижно лежал на дощатой крашеной койке. В тяжёлой голове мысли не летели, не бежали и даже не ползли, они медленно подрагивали на месте, не пытаясь превратиться во что-то логичное и связное, пока полудрёма не перешла в сон.