Сергей Синякин - Книга о странных вещах

Красная краска у него закончилась, но это было легко исправить.

Вовчик выпил еще, потом встал, прошел на кухню и порылся в столе. Нож был на месте.

– Как повяжешь галстук, береги его, – декламировал Вовчик, усаживаясь на край ванной. – Он ведь с нашим знаменем цвета одного…

Славка ее бросил.

Он не подходил к телефону и не звонил сам, а когда Женя увидела его на улице идущим навстречу, Славка вдруг повернулся и пошел прочь. Она догнала, но он был словно чужой.

– Чего тебе? – сказал он. – Отвали, я занят!

Она осталась одна и долго ревела в беседке, где они целовались вечерами, и все не могла понять, как это может – вчера любил, а сегодня смотреть и разговаривать не хочет.

Мир был мертв.

Она написала Славке записку и передала ее через подругу. Подруга сказала, что записку он прочитал, но ничего не ответил. Ухмыльнулся и пошел прочь, даже подруге ничего не стал объяснять.

Несколько дней она безуспешно ждала Славку у его подъезда, а в воскресенье вдруг отчетливо поняла, что все кончено и ничего больше не будет. Она никогда не увидит Славку, не услышит его ласковых слов, и его нежные руки никогда больше не коснутся ее тела.

Жене исполнилось четырнадцать лет, и она была уверена, что настоящая любовь приходит один раз в жизни, а все остальное не в счет.

Несколько дней она просидела дома. Шли летние каникулы, и мать не волновалась из-за того, что дочка сидит дома. Мало ли чего приключается с девочками, у которых наступил переходный возраст. У дочери-то и месячные в первый раз случились полгода назад.

Женька сидела дома и крутила кассеты Дианы Гурцкой. Ей всегда было жалко эту красивую слепую девочку, которая пела о любви, зная, что никогда не увидит любимого. Теперь под песни Дианы Женька жалела себя.

В хмурое утро вторника она полезла на полку, достала таблетки, смешала их на столе в разноцветную горку и принялась пить, запивая каждую таблетку водой. Может, она выпила слишком много воды, может, таблетки оказались несовместимыми, но у нее ничего не получилось. Через два часа ее вырвало, а потом полоскало так, что она, бледная, растрепанная, несчастная, сидела, обняв унитаз, и выдавливала в него розово-желтую тягучую слюну.

Мир не хотел ее отпускать.

Земфира пела:

Женька обнимала унитаз и тоскливо думала о том, как было бы здорово, если бы у Славки был СПИД. Он бы болел, а она трогательно, как в кинофильме «Принцесса», ухаживала за ним, и они ходили бы по пустынному песчаному пляжу у реки, по зеленому лесу с потерянными родниками. Она бы сделала каждый его день счастливым и радостным, она бы заставила его забыть про болезнь! Теперь она думала о нем с нежной ненавистью. Придет день, казалось ей, и он поймет, кого потерял со своим уходом. Придет такой день! Придет!

Она вытерла сопли, вымыла и высушила волосы, подкрасила глаза, сделала маникюр, превратив ногти в серебряные коготки, посмотрела на себя в зеркало и улыбнулась. Такой она себе нравилась.

– Лилька! – сказала она в трубку. – Ты дома? Выходи, погуляем! Где? А в парке, на нашей скамейке!

На улице было прохладно.

Она прокатилась на скрипучей дворовой карусели со сломанными сиденьями, покачалась на жалобно пищащих качелях и вышла со двора.

Ничего, ничего, придет день, и ты, Славочка, обо всем пожалеешь!

Она почти напевала это и пришла в себя на верхней площадке шестнадцатиэтажки, там, где человека от неба отделяла лишь низкая чугунная ограда, как в детском саду. Ограда для лилипутов. Для замка, в котором живет белокурая принцесса лилипутов.

Она смотрела вниз на крошечных людей.

Придет такой день…

До нее не сразу дошло, что этот день уже пришел.

Юность – это время, когда не верится в смерть. Юность – это время, когда не дают спать обиды.

Земфира пела:

Некоторое время Женька стояла, привыкая к мысли. Мысль была простая, и до барьера, отделявшего небо от Жени, было всего несколько шагов. «И, значит, мы умрем…» – бездумно и почти весело пропела она.

Уже ощутив под ногами пустоту, она вдруг поняла, что барьер отделял не от неба. Он отделял людей от земли. И одна мысль тревожила ее: вот она упадет, а юбка задерется, будут видны трусики, и это будет некрасиво, будет очень стыдно, если их увидят посторонние люди.

Они исследовали черный ящик с разбившегося самолета. Погибли все, в живых никого не могло остаться. Чудес, как известно, не бывает, а самолет падал с десяти тысяч метров, сверкая на солнце и теряя нужные для полета детали.

Сейчас они исследовали черный ящик, пытаясь понять причины катастрофы.

«Мы в своем эшелоне, – сказал пилот. – Высота десять-двести. Наумыч, включи автопилот».

Слышно было, как потрескивает магнитофонная пленка.

«Через час будем в Минводах», – сказал второй пилот.

«Лучше бы в Париже», – помечтал первый.

– Ничего особенного, – осторожно заметил один из прослушивающих пленку. – Обычный треп воздушных извозчиков.

– Сейчас, – сказал Устюгов. – Сейчас! Секундочку…

«Саша, – сказал первый пилот. – Скажи Ларисе, пусть принесет кофе».

Послышалось невнятное восклицание.

«Наумыч, – удивленно сказал первый пилот. – Тебе не кажется, что мы стали легче?»

«Ерунда, – авторитетно отозвался второй пилот. – Что мы – пассажиров потеряли, что ли?»

Устюгов представлял себе сейчас обоих пилотов: бородатый и уверенный в себе Нехотин разговаривал с ветераном гражданской авиации Иваном Наумовичем Белкиным. На пленке оба были еще живы, им предстояло жить и разговаривать друг с другом, пока пленка будет храниться в архивах ГВФ, и умереть, когда пленка в числе ненужных и необязательных в хранении предметов не будет уничтожена в печах завода минваты, где всегда жгут самое ненужное.

«Не может быть, – сказал Нехотин. – Наумыч, посмотри!»

«Ерунда какая-то, – после недолгой паузы сказал Белкин. – Не могли мы за такое время набрать еще двенадцать тысяч. Альтиметр шалит. У нас ведь обычная гражданская лайба, а не истребитель-перехватчик. Мы по паспорту не можем идти на такой высоте!»

«Я знаю, – перебил Нехотин. – Будь это так, у нас уже пассажиры все загнулись. Запроси аэропорт, пусть нас проверят».

«А это что? – удивленно спросил Белкин. – Миша, ты посмотри! Что это?»

«Красиво, – странным голосом сказал первый пилот. – Ты только посмотри, как они переливаются! А длинные какие! Интересно, что это?»

«Больше всего это похоже на живые существа, – голос Белкина был напряженным, словно у человека, который вглядывается во что-то, и лишние разговоры его от этого отвлекают. – Ты смотри, что делают! Мишка! Ты когда-нибудь видел что-нибудь подобное?»