Владимир Мавродиев - Встретимся завтра

– Ох, знаю я твое «купила»…

Тётка по-детски опустила глаза, нагнулась к ведру какому-то.

– Да я ж немножко, Шур. Куда ни ткнись… Вот хоть и мясо. Даю Светке деньги-то, а она – кынвиртирумой нет, говорит, валюты? Вина, значит. Была б в магазине дешевле она, я б разве мучалась?

– Мучалась, мучалась бы! – засмеялся Лохов.

И сама тётка засмеялась. Подошла, к плечам прислонилась, обняла, значит.

– Хороший ты у нас, Шура… Ну ладно, вечером Рожество встретим, со звездой, за праздник не откажешься…

Лохов вернулся в сумерках, так и не поняв, зачем просили приехать его. Дело пустяковое было, совсем в селе специалистов не осталось, скоро прокладку в насос сунуть некому будет… Зашёл, правда, к старому дружку, теперешнему бригадиру, напомнить насчёт земли под картошку кое-кому из своих цеховых, – туды-сюды, и весна. Просидел часа два, один из которых Федька прожаловался на нехватку выпивки, а другой – закуски доброй. Жена от него ушла, сошлась в городе с шофёром каким-то, дети тоже кто где, и Федька бобылил уж года три, распустил всё хозяйство, встав на довольствие в столовку, откуда приходила к нему иногда молчаливая неместная женщина постирать маленько да прибраться… Землю Федька обещал лучшую и под это дело спросил, нет ли «чего» у тётки Мани. Лохов сказал, что нет, и засобирался.

Подходя к дому, он увидел, как из калитки вышел какой-то мужик с сумкой, быстро пошёл в темноту, кашляя и сморкаясь.

Тётка собирала на стол. Поблёскивал самоварчик – тоже подарок Лохова, горка помидоров солёных, груздей. На плите попыхивала сковородка. Не в центре стола, сбоку, стояла и бутылочка в окружении трёх стаканчиков, один из них был налит уже и прикрыт тонким кусочком ржаного хлеба – матери, значит, налила тетя Маня, сестрёночке…

Умывшись, Лохов сел у окна, включил телевизор.

– Щас, щас, Шура, вот сала ещё подрежу. Только принесли… соседка… давно просила её…

Лишь сейчас Лохов заметил на столике у плиты свёрток. Он встал, подошёл к столику, медленно развернул. Ошибки не было, сало было то самое, завёрнутое в два новогодних раскрашенных кулька. Запомнил их, когда сигареты в посылку клал.

– Ты чего это? – испугалась тётка, увидев, как побледнел Лохов. – Чего ты, Шура?

Лохов отошёл от столика, сел, уставился в телевизор, ничего не видя в нём. «Конечно. Это Юрок приходил. Не разглядел в темноте-то…» – думал он.

– Неприятности, что ли, Шура? А?.. – осторожно продолжала тётка. – Вот люди! В такую далину едут к ним, помогают, а они нервы трепют.

Но Лохов почти не слышал её. Он вспоминал почтамт, сухонькую женщину, заботливо обшитый ящичек, старые войлочные сапоги Анны Ивановны, забрызганные жёлтой асфальтовой солью.

– Принесли, говоришь, сало… – поднимающимся голосом сказал он. Но не спросил, а вроде утвердил этот факт. И головы не повернул. – А носки не принесла соседка?

Тётка так удивилась, что присела, потом залепетала что-то. Но по увёртливому голосу Лохов понял, что Юрок принёс и носки: шерстяные всё ж, тёплые, за бутылку, глядишь, пойдут, сезон самый… Тётка и подобрала ему, небось решила подарить к празднику. Хотелось встать, пойти туда, к строителям, сунуть этому сопливому в морду носки и сказать пару ласковых. Но он представил, что встреча Рождества там, наверное, дошла уже до кипения. И чего докажешь? Да и не умел он совестить людей.

– И дорого взяли? Одну, две?.. – всё ж не вытерпел упрекнуть он тётку.

– Шура, милый, да как им откажешь? Они жрут-то, жрут, а припечёт – к ним и пойдёшь: дырку где залепить, вон туалет кирпичом обложили. Рассады весной принесут… – от волнения хватила лишку тётка, совсем растерявшись в догадках о том, как это Лохов узнал обо всём: и про шабашников, и особенно про носки…

Подкатившая к горлу горечь таяла потихоньку, Лохов, так и не разобрав ничего из сказанного, повернулся к тётке, которая уже успела убрать свёрток с глаз и, осторожно подвигая стул ближе к племяннику, тоже стала глядеть в телевизор.

Показывали храм, службу. Лохов сделал звук погромче, и тёплые волны песнопения потекли через него, наполняя комнату чем-то непривычным, непонятно-родным, далёким. На миг во весь экран встала перед ним икона: Матерь, склонившаяся над тянущейся к ней головёнкой сына… Лохов отрешённо глядел в телевизор, не замечая, что в этот момент забыто перекрестилась на экран тётя Маня. Иконы своей в доме у неё не было.

1990

С автобуса к дачам он пошёл не по валу, где, трескаясь да отлетая к обочине серым крошевом, местами ещё твердел старый бугристый асфальт. Потопал с «мерседесом» своим, складной тачкой самодельной, – по низине, коротким путём, по крепкой тропе, вытоптанной за десятки лет терпеливыми ногами да колясками садоводов-стариков, которым на автобусе полагалась льготная поблажка, а на теплоходе – то давали её, то отменяли вдруг…

Да и сгинул он уже, теплоход. В августе ещё кое-как добирался по Воложке, мотаясь средь меляков из стороны в сторону, но не уберёгся однажды: в донный песчаный бугор влетел так, что буксир вызывали вытаскивать. А буксирами разбрасываться – это сейчас дело накладное, и речпортовские начальники рачительные на всякий случай вообще маршрут этот на треть укоротили, остановочный пункт враз перенесли на другую, поближе к городу, островную пристань.

Начали было садоводы негромко возмущаться, но им в правление бумажку с печатью прислали, объяснив подробно, что вот ежели бы дачи на острове находились, вместе с постоянными населёнными пунктами, тогда нельзя было маршрут укорачивать. Но поскольку владения ваши, так сказать, на материке, то переезжайте теперь из города на катере иль пароме в городишко левобережный, который Слободой запросто величают. А дальше – на автобусике, донельзя набитом, милости просим со своими тачками, вёдрами и прочими манатками, всего-то часок протрясётесь…

С той поры почти все «безлошадные» дачники стали с автобуса да обратно по низине ходить. Оттого старая тропа немного расширилась, ещё больше уплотнилась, и все дожди, даже долгие осенние, скатывались с неё в обочную травную путанку, как с чёрствой ладони. И никаких луж ни на тропе, ни около никогда не собиралось, любая вода исчезала, как в прорве. Хочешь – по укатанному иди, а ежели скользко – хрумти себе сапогами рядышком, по травке губчатой…

Он, может, пошел бы и по валу – куда нынче особо торопиться-то? Обратно и на вечернем, пятичасовом, рейсе уехать можно, по непривычно ранней для такого часа молодой да хваткой преддекабрьской темноте. Но нижняя дорога у посёлка выходила как раз на ту улочку, где, по словам позвонившего ему вчера домой председателя общества, живёт недавно нанятый и единственный на весь посёлок сторож – опять какой-то временный да залётный. И к нему надо было зайти и попросить, чтоб пошёл с ним вместе на участок да помог при надобности вставить стекло или ещё чего прибить, укрепить от разбойничков… А если парень нормальный и поселился надёжно, то перенести к нему, от греха, пустой газовый баллон, можно и лестницу алюминиевую, если целые они ещё там…