Михаил Эльман - Ты знаешь истину – иди и проповедуй!

Из персональной информационной формы следовало, что он родился и получил образование в бывшем Советском Союзе. Иммигрировал в Израиль в октябре 1987 года. Работал в сервисном отделе крупной электронной компании. Паспорт выдан 12 марта 1990 года в Хайфе, срок действия до 11 марта 1995 года. Отметки в паспорте показывали, что он побывал в некоторых азиатских странах, Южной Африке и в Европе.

В деле также были копии удостоверения личности, международных водительских прав и свидетельства о рождении.

В отдельной папке были собраны документы, подтверждающие историю. В основном это были копии газетных и журнальных статей. Их можно было расценивать как косвенные доказательства. Кроме этого, в папке находились образцы литературы, распространяемой обществом, со ссылками на первоисточники. Вся литература была отпечатана на компьютере и размножена на ксероксе, кроме трех брошюр, отпечатанных типографским способом. Одна называлась «Духовная история человечества», другая – «Иудаизм и цивилизация», третья – «Апокалипсис, или завершение творения». Типография указана не была, брошюры были отпечатаны на русском и иврите, переводы на английский прилагались. История Бернье не понравилась, хотя в целом она и казалась правдоподобной, но отдельные факты вызывали у него сомнения. Бернье провёл собственное расследование на основании документов, имеющихся в распоряжении министерства иммиграции. Прямых доказательств существования данной организации он не обнаружил. Бернье ещё раз просмотрел имеющиеся в деле документы, но на этот раз он пошёл дальше и пролистал брошюры. Речь в них шла о некой «духовной революции», дальше Бернье читать не стал. От всех «революционеров» попахивало террором и насилием, а в это время было издано специальное постановление министра иммиграции Канады, требующее от иммиграционных чиновников предотвратить проникновение на территорию Канады членов террористических и подобных им организаций и дающее право на немедленную их депортацию. Кроме того, Бернье был консерватором и пессимистом, и само слово «революция» ему не очень нравилось, несмотря на то что в конце шестидесятых годов он сам принимал участие в студенческих волнениях в Париже, где молодой Шарль Бернье изучал международное право. Шарлю были совершенно безразличны мотивы этих выступлений, он принимал участие в них просто так, за кампанию, чтобы друзья не могли считать его трусом. Но об этих «грехах» своей молодости он старался не вспоминать. Бернье решил не разбираться и не рисковать. Случаев, когда люди с темным прошлым получали в Канаде статус беженца, было немало. Достаточно того, что этот человек был членом какой-то неизвестной организации, что само по себе весьма подозрительно. Бернье решил, что закончит это дело часа за полтора, и назначил судебное заседание на послеобеденное время. До обеда у него было назначено рассмотрение дела беженца из Гаити, решение по этому делу казалось очевидным. Всё бы так и произошло, но вмешалась случайность.

При слушании первого дела всплыли любопытные подробности политической ситуации в стране, и оно слегка затянулось. За время первого слушания Бернье устал и решил дать себе немного отдохнуть. Он курил в фойе перед комнатой переводчиков, когда Мими Боливо, адвокат, взявшая на себя его защиту, обеспокоенная тем, что прошло уже полчаса после назначенного времени, а её и её подзащитного не приглашают в комнату суда, нашла Бернье. Бернье знал Мими лет десять. О том, что Бернье будет вести этот суд, Мими узнала только пять минут назад в приемной, адвокаты никогда не знали заранее, кто из членов комитета по делам беженцев будет вести дело.

– Ну, что ты мне там приготовила? – приветствовал её Бернье.

Мими, чуть-чуть улыбаясь, пожала плечами:

– Увидишь, он со странностями, но производит приятное впечатление.

– Ты ему веришь?

– В общем, да.

– Что он из себя представляет?

– Это трудно определить, он очень неглуп.

– Где он сейчас?

– Сидит в приемной.

– Побудь здесь, я сейчас вернусь.

Движимый каким-то неизвестным порывом, а может быть просто любопытством, Бернье вышел в приемную суда, чтобы взглянуть на того, с кем ему предстояло сразиться. Для Бернье суд был поединком, в котором он наслаждался победами своего ума. Бернье от природы был хитер и проницателен. За годы работы в иммиграционном суде у него появилось почти безошибочное чутье. Он мог с первого взгляда понять человека и отделить его правду от его лжи. Кроме того, он обладал реакцией биржевого игрока и цепкостью налогового инспектора. Под его проницательным взглядом даже некоторые его коллеги чувствовали себя неуютно. Стоило Бернье на суде уловить малейшую фальшь или небольшое преувеличение, как он тут же находил какое-либо слабое место в рассказе беженца и задавал каверзный вопрос. Бернье не был зловредным человеком, он просто развлекался, в конце концов, работа судьи – это такая же скучная вещь, как и всякая другая работа.

Суд должен был проходить в старом здании на De La Gauchetiere. Приемная представляла собой небольшую угловую комнату с длинной вешалкой для верхней одежды и несколькими рядами дешевых кресел. Бернье был настолько уверен в себе, что не потрудился как следует изучить дело и запомнить фотографии, имеющиеся в нем. И когда Бернье остановился перед первым рядом кресел, то он вдруг обнаружил, что не может его найти. Бернье обвел взглядом всю комнату. В ней было человек пятнадцать: две семьи с детьми, молодая пара, находящаяся в состоянии напряженного ожидания, три женщины и несколько одиноких мужчин, но среди них не было никого, кто бы подходил по возрасту и был бы похож на беженца.

Бернье довольно громко назвал его имя. Вдруг чуть ли не из-под его руки ему тихо ответили: «It’s me» [2] Это я (англ.). . Бернье повернулся, говорил человек, на которого Бернье вовсе не обратил никакого внимания, приняв его за какого-то неизвестного ему адвоката или его помощника.

Человек, сидящий в кресле в двух шагах от Шарля Бернье, был настолько сконцентрирован и погружён в себя, что, отвечая Бернье, даже не повернулся в его сторону. Он сосредоточенно смотрел прямо перед собой, как будто внимательно слушая кого-то. Наконец его взгляд оторвался от невидимого собеседника, и он с любопытством посмотрел на Бернье. Глаза их встретились. Несколько мгновений они пристально смотрели друг на друга. И вдруг Бернье забыл, куда и зачем он пришёл, он застыл словно загипнотизированный, словно притянутый каким-то вращающимся светящимся магнитом. Вот так однажды в детстве он смотрел на играющие блики солнечного света в переливающихся струйках ручейка и ни о чём не думал, в нём звучала журчащая, чарующая музыка весеннего говора пробудившейся природы, её нельзя было услышать, она звучала в самом Бернье. Но сейчас Бернье не мог ничего услышать, он даже и не пытался что-либо уловить, он не мог, да и не желал этого. Он только почувствовал, как его контрови овладел им; легко вобрал в себя мягкий и податливый, как бы вновь ставший детским рассудок Бернье и на какую-то долю секунды соединился с ним. Ошеломленный Бернье не успел даже подумать о самозащите, как он как бы вошёл в него, ощутил и понял всё и, тут же потеряв к Бернье всякий интерес, отпустил его к самому себе. Он снова перевел взгляд в прежнюю точку, как бы продолжая прерванную беседу. В неподвижном пространстве его взгляда Бернье прекратил существовать. Сей бессловесный ответ как бы означал: «Ты пришёл посмотреть на меня, ну что ж, смотри». Бернье очнулся, усилием воли стряхнул с себя оцепенение и превратился в прежнего Бернье. Некоторое время он всё ещё ошеломленно рассматривал его, пытаясь понять происходящее. Это не было ни молитвой, ни медитацией, не было это и разговором с самим собой. Губы его не шевелились, взгляд его был сосредоточен, казалось, он действительно что-то слышал и внимал услышанному. Это могло быть бессловесной беседой, но с кем? Бернье проследил за его взглядом, но ничего, кроме пустой вешалки, не увидел. Стоять вот так, уставившись на сидящего в кресле человека, было довольно глупо, Бернье повернулся и нерешительно пошёл назад. Странно, он вдруг поймал себя на том, что чувствует некоторое облегчение.