Евгений Кулькин - Полоса отчуждения

И вообще, казалось, что в ней произошла какая-то перемена. Как будто она провалилась в некую яму и оттуда вялым голосом сообщает, что не может выйти в свадебном наряде.

Но главное, исчезла витиеватость ее речи.

И эта обыкновенность даже, кажется, обескуражила Максима.

Он как-то примялся душой и спросил:

– Куда тебя отвезти?

– Да никуда, – ответила она.

– В таком случае, чего ты тут делаешь?

– Не знаю.

Максим впервые видел, как на его глазах творится некое преобразование личности.

Неужели так подействовало не нее позднее крещение?

Напрочь улетучился тот цинизм, которым она была заряжена, кажется, до самой высшей точки безмерности.

– Ну, я пойду, – сказала она. – А то скоро начнется служба.

И поковыляла какой-то повинной походкой.

И еще одно удивило Максима.

Подруга Жены была в длинном, почти до пят, платье.

Максим не думал, что заболеет автоманией.

Если случался туман или гололед, и ему приходилось целый день сидеть дома, у него начинались одновременно мокрель ладоней, зуд под ложечкой и головная боль.

В такие дни он шел в гараж, заводил мотор машины и до одури дышал бензиновым перегаром.

И все это время вел монолог-размышление с образом тех людей, которых возил.

Часто вспоминалась та бабка, которую он – уже подряд несколько раз, причем бесплатно – подвозил до одинокой хатенки на самом краю горизонта.

А однажды, когда он ее только что усадил рядом с собой, у них заглох мотор.

И уже через минуту стало ясно почему: в баке кончился бензин.

Как он сумел вовремя не заправиться, уму непостижимо.

– На то и лох, чтобы везти под уздцы пёх, – сказала бабка, с крехтом покидая машину.

С неба сыпалась снежная крупа.

– Пойдем ко мне, – предложила бабка, – у меня давно какая-то канистра приблудилась.

Они двинулись – напрямую – по редколесью, и старуха сказала:

– Машина-то, наверно, у тебя безымянница?

– В каком смысле? – не понял он.

– Ну, как ты ее кличешь?

– Да вообще-то никак.

– А зря.

– Почему?

– Каждая вещь, в которую ты себя вкладываешь, одушевлена. Только не всем людям это заметно.

И объяснила, что серый камень, возле которого он ее заставал уже несколько раз, имеет имя Бурхан.

– А вот эти деревья, – указала она на тополь, сосну и березу, – троицу составляют из Автондила, Калисты и Глории.

Бабка похлопала их всех по стволам.

– Человек должен смотреть не только внутрь себя, – продолжила бабка, – но – через те же камни и деревья – в глубь земли, где зарождаются понятия, которых мы еще не знаем.

По касательной вспомнился один ученый, которого он возил на кордон.

Так он говорил: «Хрупкое совершенство природы – психологически важный факт. Я даже бы сказал, что это близко к случаю сотворения. Отсюда и вольность ландшафта».

А сейчас был пёх.

Тяжелый, как все посильное, но принужденное.

Но вот деревья вроде бы отшатнулись в стороны, и возникла хатенка старухи.

Их встретила нахохлившаяся ворона.

Она во дворе заменяла собаку.

Не заходя в дом, старуха направилась в сарай и действительно выволокла оттуда канистру.

В ней что-то бултыхалось.

Максим отвинтил пробку.

И нюх заняло бензиновой взболтанностью.

А старуха опять углубилась в лоно сарая.

И вскоре вывела оттуда задрипанный велосипед.

– На вот, пристрой как-нибудь и – гоняй.

Так он стал заложником своего честного слова, что и велосипед, и канистру, естественно с бензином, вернет в ближайшее время.

Но сколько он приезжал, бабки сроду не было дома.

Его встречала только нахохлившаяся ворона и та расхристанная сосна, которая, кажется, пребывает на этой земле загнанной безымянницей.

А между прочим к исходу имелся февраль.

И снег не шел, а сорил.

И дерево, что было безымянным у самого старухиного дома, он назвал «стоп-костыль».

Ибо оно действительно напоминало инвалидную палку.

– Сложнее всего в наше время, – сказал старик, которого Максим вез, – это смириться со своим возрастом. Хотя кто-то мне говорил, что миром правит какая-то новая энергия. И духовные практики это подтверждают.

Максим – односложно – посмотрел на деда.

Но фактора благотворности жизни в его облике не обнаружил. Кроме отметин человеческой природы – энергичных линий морщин. Но и не увидел той сознательной отрешенности, что порой на себя напускают старики, как бы этим подчеркивая, что энергия любви иссякла и внутренний рост прекратился. Но была еще, слышал он, какая-то тонкая материя, которой подвластно многое, если не все.

Тем временем дед продолжал:

– Говорят, научный поиск – это блукание среди очевидного. И непрерывное самопознание – тоже своего рода вода, которую льют на одну же мельницу.

И, наверно, не очень сложно самообеспечить себя всем необходимым. Но как понять, что такое целеполагание? Это тоже тонкая энергия или особое объяснение религиозных истин?

Максима посетила внутренняя улыбка.

Это как бы признак второго дыхания. Когда удовлетворять ответом никого не надо. Но миросозерцанье можно продолжить без слов.

Поэтому, незаметно для скорбного старика, открывшемуся незнакомцу, чтобы смягчить душу, он записал явно иностранное «целеполагание», пытаясь прирастить к нему какое-нибудь возбужденное русское слово.

А старик тем временем попробовал разъяснить свою первоначальную мысль, почему не чувствует возраста.

– Необъяснимым образом девки и молодые бабы ко мне зачастили, – сознался «божий одуванчик». Он тут же как бы осек себя, поинтересовавшись: – А может, это общая тенденция?

Максим не любил, когда речь заходила о возрасте женщин, которые до кого-либо снисходили.

Раньше ему в этом помогала спасительная простота.

А теперь, когда он мог почти без труда разъяснить любую свою мысль, память резала душу, что Вера-то его старше на целых двенадцать лет.

Ни один мужик не похвастался, что гоняет любовь со старухой. А ее таинственный шепот воспринимает, как шелест крыльев ангела.

А дед продолжал исповедоваться:

– Пришла ко мне одна, видимо, уверенная, что со мной торжеств любви не получишь. И хотя пыталась казаться фундаментально-незыблемой, но ее, видимо, постоянно навещал молодой бриз прошлого, многими воспринимаемый, как озноб. А я как раз свежей виагры подкупил. Ну, естественно, решимость окрепла. И тут она, на грани внутреннего понимания, созналась, что пришла с ним просто поозоровать, поскольку по возрасту годится мне в дочки.

Поскольку Максим – молчанием – видимо, не подталкивал к развязке необъяснимого стечения обстоятельств, ведущих к банальной карусельной жизни, дед продолжил:

– Я ее поставил в позу ампле, и она возопила, что это чуть ли не мировой казус. И что она филологиня, и что восточное удовольствие ей не по нраву. – Он поперхнулся кашлем и заключил: – Но жизненной драмы не случилось. Она свое отстояла. И даже спросила: а не награжу ли я ее какой-либо экологической болезнью.