Юрий Иванников - Шел солдат…

И вот уже наше авто останавливается возле дома, который теперь стал для нас родным, дома нашей двоюродной сестры Любы.

Они, конечно, нас уже ждали, Люба и её муж Толик, Манюхины. Когда бы мы ни приезжали, не было ни одного случая, чтобы они находились в доме. Чаще всего Толик видел нас издалека, и, словно чувствовал, выходил через огороды прямо к асфальту, к машине.

Теперь обнимались, радость заполнила наши души. Я заглянул Любе в глаза и меня словно залило счастье из этих глаз, я почувствовал, что она вот-вот заплачет. И она только крепко обнимала меня и не хотела отпускать. Мы всегда чувствовали эту какую-то необыкновенную горячую родственную любовь Любы и Толика, теперь такой, мне кажется, редко встретишь и между родными братьями или сёстрами.

– Ну, чего ты стоишь, провожай гостей в дом, ведь зима, люди с дороги – Люба обращалась к мужу, всем своим поведением, взглядом она излучала радушие, приветливость, радость. Толик засуетился, пропустил всех нас в дверь в сенцы, а потом в комнату, которая служила кухней.

В доме было 4 комнаты. Первоначально был обычный пятистенок, на 2 комнаты, но потом, как и в любой семье, хотелось перемен, простора, и Толик пристроил ещё 2 комнаты со двора, дом теперь был очень просторным.

Толик был человеком необыкновенного трудолюбия, всё ладилось в его руках, за что он ни брался. Так, ещё молодым он срубил во дворе небольшую, но очень уютную, прекрасную баньку. Ещё мальчишками, чаще всего с мамой, мы приходили в гости, в баню помыться, обязательно нас кормили ужином и привечали каждый раз как самых дорогих гостей. Тут, у Любы с Толиком, жила и тётя Маруся, сестра нашей мамы, после того, как её муж, дядя Саша, умер в возрасте 60 лет, получив за свою жизнь одну только пенсию.

О баньке хотелось рассказать особо. Была она деревянная, рубленая, с небольшой раздевалкой и непосредственно парилкой. Перед раздевалкой – топочная. Внутри парилки – котёл с водой и труба металлическая – через всю баню и вверх навылет. Прямо по входу – помост, на который ложились непосредственно пропариться. Справа – лавка, на которой стояли вёдра, тазы, ковши, чтобы наводить воду, мыться – всё очень просто.

Шли обычно втроём – я, мой брат Вовка, и хозяин Толик. Перво-наперво выливали на бак жигулёвское пиво. Раньше его делали не из химии, а из настоящего пивоваренного ячменя. По баньке распространялся необыкновенный какой-то хлебный запах. Вода в котле начинала закипать, а мы начинали покрываться первым банным потом. Володя брал веник, а запасали обычно дубовые и берёзовые, и начинал разгонять воздух по парилке, чтобы он становился равномерным.

Я был не любитель самого жаркого пара, поэтому на полок меня отправляли первым. Ноги при этом оказывались у самой трубы. Вот тут и начиналось настоящее банное счастье. Толик на правах хозяина брал замоченный дубовый веник и начинал потихонечку им шевелить над моей спиной. Запах дубовых листьев расплывался по баньке, слегка щекоча ноздри. Температура была такая, что тело начинало как будто поджариваться. Потом Толик начинал слегка подхлёстывать, с прихлопом. К лицу во время парки подносили ковшик с холодной водой, чтобы легче было выдерживать.

Потом Вовка вторым веником проводил по спине с лёгким прижимом, стирая с тела весь накопившийся пот. Какое-то исключительное при этом чувствовалось мление. Потом прохлопывали ягодицы, икры ног, особенно пятки. При этом на котёл несколько раз брызгали для усиления пара.

А потом вдруг Вовка зачёрпывал холодной воды и неожиданно и резко обдавал ею меня, горячего и распаренного. Я сразу орал благим матом. Было ощущение, что сердце при этом вылетало из тела, но слегка при этом остывал, успокаивался. Потом процедура обычно повторялась. И уже когда слегка сомлел, сползаешь с полки и выскакиваешь в прохладную раздевалку, садишься на полотенце, ноги в таз с тёплой водой. На теле прилипли несколько дубовых листочков, пар от тебя столбом. И в это время глоток прохладного пива – душа на небесах!

Вовка и Толик банились потом долго, основательно, я их температуру выдержать не мог. Но вот уже и они минут через 15—20 сидели в раздевалке, отдыхали. И разговор тогда вёлся простецкий, деревенский, мужицкий. И никакой-то в нём фальши, души делаются по-деревенски открытыми, искренними, простота во всём.

И опять потом делали второй заход. Во второй раз тело уже закалено, дольше можешь выдержать пропаривание, лежишь уже с удовольствием, не напрягаясь. Только тело твоё испытывает счастье каждой своей клеточкой, каждая порочка в тебе открывается. Уж и запах от досок сосновых, ольховых, осиновых – проникает во все уголки не только баньки, но кажется, и твоей души.

Толик просит потом, чтоб Вовка после второй парилки сделал ему ещё массаж. Он – рыбак заядлый, рыбачит круглый год. Вот и прихватывает его порой радикулит. А банька-то, она всю хворь выгоняет. Долго ещё они возятся с массажем, кряхтят. А то опять обливаются холодной водой – температура-то в самый разгар выше 100 градусов.

…А когда на дворе много снега (так было как раз, когда я вернулся с армии), то мы любили прыгать после парилки в снег. Холода не чувствуешь, обжигает снег как будто, и на теле шипит и плавится.

После опять долго отдыхаем. Во всём теле такая лёгкость, как будто на свет народился, каждая клеточка дышит, наполняется прохладным воздухом предбанника. Потом моем голову – шампунь в баньке, даже очень простой, кажется невероятно душистым. Обычно наши деревенские родственники держат обычные, недорогие, Чистую линию – Хмель, Клевер, Берёзовый. В ванной дома они так не пахнут.

Толик, так тот даже тело и не намыливает.

– Зачем, говорит, пот-то с жиром уже весь смылся, кожа чистая!

Ну а после баньки – за стол. К баньке-то, да и к приезду нашему обычно и поросёночек прикалывался. Так получалось, да так оно и называлось – приезжали на печёнку. Наверное, это самое вкусное блюдо, когда жарят на свежем сале картошку, мясо, сало и печёнку, да ещё Люба лучка туда побольше подкрошит, да лаврового листика подбросит!

Уж тогда и первая стопочка наливалась – под печёночку. Шла и водочка наша привозная, и Вовкин коньячок, а потом дело, глядишь, доходило и до деревенского самогончика – дегустация! Хотя пили-то конечно понемногу, по-глоточку. Много-то нам городским не выпить. И вот что интересно: если пили самогон, голова утром никогда не болит, хотя на вкус-то он – ну самогон и самогон!

А ещё Люба подавала нам квас, не окрошку, как сейчас принято, а деревенский квас. Он заправлялся варёным яичком, огурчиком да лучком, ну и пару ложек своей, деревенской сметаны – нет ничего вкусней. И куда уж тут нашим привозным гостинцам – колбасам, сырам да селёдкам – не выдерживали они перед деревенским угощением.